Андрей Ковалев: Голая парадигма и обнаженный дискурс

Напомню, что в Третьяковской галерее царят в высшей степени экзотические представления о прекрасном в целом, и в частности о современном искусстве. Окопавшиеся там либералы советской закваски – публика непреклонная до фанатизма. Они полагают, что Андрей Ерофеев, руководящий отделом Новейших течений ГТГ, занят чистым антиискусством, которое подрывает все основы и есть символ всеобщего художественного Апокалипсиса. А студенты мои по молодости лет еще ничего не знают о непримиримых противоречиях между искусством истинным и вышепомянутым антиискусством. Наверное, потому что древний сей антагонизм давно уже стал историческим феноменом.

Однако в какой-то момент я и сам обнаружил себя в роли некоего исторического ископаемого: мне приходилось закатывать глазки, рассказывая молодым коллегам о скрытом объекте желания в экономике дефицита и прочих умонепостигаемых предметах, с пониманием которых можно понять и творчество художников, отнесенных к так называемому русскому поп-арту.

В конце концов, те изумительные предметы, которые найдены в египетских пирамидах, вообще не предназначались для того, чтобы ими любовались люди

Вот тут я и поймал себя на том, что раньше такие вещи рассказывали только иностранцам, меня же от этих баллад всегда несколько тошнило. Было в этом занятии нечто возвышенно-мазохистическое, щемящая потребность утвердить некую свою особость и болезненную избранность. А это как-то несколько пошло. Однако наступили такие времена, когда все то же самое приходится говорить уж не глупым и непонятливым заграничным людям, которые искали повод пережить чувство жалости и сострадания к бедному хомо советикус, жертве этого отвратительного тоталитарного режима. Но если сострадание немецкого дипломата или американского корреспондента легко материализовывалось в конкретные предметы, то рассказывать такие сказки молодым соотечественникам было бы, согласитесь, не только пошло, но и нелепо.

Однако придется признать, что эта жалостливая нотка, адресованная снисходительному уху Другого, пришельцу из иного, сияющего мира, имплицитно заложена почти во всем советском нонконформизме. (Кстати, это искусство во времена перестройки именовали «Другим».) Но это обстоятельство нисколько не дает никакого повода начать процессы рестрикции и вычеркивания из списка избранных тех художников, которых можно упрекнуть в подобного рода грехах. В конце концов, те изумительные предметы, которые найдены в египетских пирамидах, вообще не предназначались для того, чтобы ими любовались люди. И кроме того, историю не перепишешь. Искусство у нас такое, какое есть.

Однако вся беда в том, что общепринятые способы описания советских времен вытягивают за собой какое-то немыслимое количество банальностей, часто очень вредных.

Например, самым злокозненным штампом такого рода, штампом, который позорит наш великий народ, является бесконечное повторение нелепого утверждения о том, что в СССР не было секса. Секса не было в каком-то другом эс-эс-эс-эре, не в том, в котором я провел свои молодые годы.

Клеветнические рассуждения об отсутствии секса я вспомнил в тот момент, когда обсуждал со своими учениками чудную работу Бориса Турецкого «Обнаженная» – ассамбляж, составленный из различных предметов дамского белья, изготовленный в далеком 1974 году. Мои молодые коллеги рассудили, что речь идет о невыносимых страданиях бедной советской женщины от таких ужасных предметов, достойных того, чтобы быть отправленными на помойку.

Не тут-то было! Налицо лишь банальный generation gap, пропасть, разверзающаяся между поколениями. Попробовали бы нонешние молодые леди примерить на себе корсет своей прабабушки! Что же касается качества предметов, использованных в «вещевой картине» Турецкого, то привлеченные мною независимые эксперты по данному вопросу подтвердили, что белье и обувь весьма высокого качества, даже с некоторым оттенком изящества.

Это к вопросу о еще одном дурацком штампе, относящемся к советскому обществу. Общество потребления там очень даже существовало, но только в особых формах. Всепоглощающая и торжествующая мещанская Вещь ростом была повыше, чем дурацкий и отвратительный на вкус супчик Campbell, который прославил Энди Уорхол.

И точно, речь тут явно идет вовсе не о страдающем предмете, раздавленном тоталитарной экономикой, а о здоровом и агрессивном Эросе.

Следует напомнить, что сексуальная революция в нашей стране происходила как раз в среде богемного народа. На основании множества проработанных исторических источников утверждаю, что нонконформисты, конечно, искали новых путей в искусстве, дурили понемногу доверчивых иностранных людей, но главным образом предавались промискуитету в индустриальных масштабах.

Но всего этого я не стал говорить моим студентам. Умолчал также – из педагогических соображений – и о том, что были в те времена и некоторые сложности и трудности в жизни простого человека. Рассматривая предметы, использованные Турецким, я вдруг с содроганием вспомнил, как сильно они портили мое ювинельно-пубертатное половое развитие. И если я теперь могу почти без скрипа душевного смотреть на архивные кадры, изображающие бормочущего Брежнева Леонида Ильича, то никогда не прощу тех, кто придумал все эти немыслимые пуговички, застежки и крючки. Хотя, по правде говоря, было и в этом нечто такое...

Но это, наверное, старость ко мне подступает.