Зачем СССР извратил главный праздник Франции

Во времена СССР в нашей стране сложился чрезвычайно романтизированный образ разрушенной Бастилии. Оно и понятно: в 1789 году рабочий класс (по-французски говоря – третье сословие) восстал против дворянства, духовенства и абсолютной власти монарха, взял штурмом тюрьму для политических преступников и тем самым символически сверг «старый режим».

Проще говоря, большевики видели в санкюлотах себя, а в себе – санкюлотов. Даже неофициальные гимны Октябрьской и Великой французской революции положены на одну и ту же музыку – «Марсельезу».

Так, через советскую пропаганду и систему образования, были изменены наши представления о Франции и связанная с ней лексика. Простой пример: во французском и английском языках Великая французская революция фигурирует как просто Французская революция. А главный национальный праздник Франции, ежегодно отмечаемый военным парадом, размашистым фейерверком, президентской речью и народными гуляниями, так и называется – Национальный праздник, а совсем не День взятия Бастилии.

Если иметь в виду конкретную тюрьму, отмечать, в общем-то, и нечего. Происходящее во Франции 14 июля – это больше традиция, акт почтения к национальным символам и лишний повод выпить шампанского, нежели чествование мародеров и головорезов, как пытались это представить в СССР.

На эту тему
• Наполеон взял с собой в бессмертие всех желающих
• Александр Валькович: При Бородино была ничья
• Французы дважды оплошали на праздновании Дня взятия Бастилии

Революция начинается с тенниса

К моменту своего взятия Бастилия давно потеряла статус королевской тюрьмы для инакомыслящих и в ней хлебали баланду лишь семеро узников, никто из которых не имел отношения к политике: четыре фальшивомонетчика, двое сумасшедших и один убийца. Пушкинский пафос «темницы рухнут – и свобода» к ее падению неприменим.

По сути Бастилия тогда выполняла те же функции, для которых ее строили изначально – была крепостью с высокой огневой точкой на случай обороны города, пристанищем для гарнизона и военным арсеналом. Содержимое арсенала и заинтересовало часть восставшей толпы, ожидавшей разгона Учредительного собрания – самопровозглашенного органа власти, поклявшегося разработать для Франции конституцию и ограничить власть дворянства, включая короля.

Кстати, клятва эта была произнесена в зале для игры в жё-де-пом, впоследствии переродившейся в большой теннис. А разгонять революцию должны были немецкие и швейцарские наемники, что действительно придает ей характер национальной.

Оружие для штурма Бастилии бунтовщики захватили в Доме Инвалидов, решившем сдаться без боя (фото: Jean-Pierre Houël/wikipedia.org)

Комендант Бастилии маркиз де Лонэ отказался нарушать данную королю присягу и вооружать толпу, состоящую в основном из рабочих, ремесленников и мелких лавочников (того самого третьего сословия). В то же время гарантировал ей, что подавлять революцию не станет, если Бастилия не будет атакована. Депутация зашла к нему на завтрак, переговоры затянулись, толпа нервничала. В конце концов ей удалось опустить подвесной мост и люди начали перетекать во внутренний двор тюрьмы. После предупреждения войска поступили согласно приказу – открыли огонь, отправив к Богу (впоследствии переименованного революционерами в Верховное Существо) около сотни бунтовщиков.

За этим последовал штурм с применением артиллерии, кратковременная осада и сдача крепости под гарантии жизни для ее гарнизона. В случае с Лонэ гарантии не соблюли – маркиза буквально растерзала толпа, после чего его голову и голову парижского мэра Жака де Флесселя насадили на пики и торжественно понесли по улицам города.

Теперь их называют первыми жертвами революции – кровавой вакханалии, по определению противной идеалам гуманизма и резко дисгармонирующей с образом «цивилизованных европейцев». Будут и другие, в том числе основатель современной химии Антон Лавуазье, хорошо известный нам по другому пропагандистскому штампу советских времен – «закону Ломоносова – Лавуазье» (в рамках послевоенного патриотического поворота в СССР этим двум ученым приписали авторство основополагающего закона сохранения массы, на что ни один ни другой никогда не претендовали).  

Спустя короткое время принесение единичных жертв с обязательным глумлением над ними перерастет в эпоху террора против «врагов революции», насчитывающую до 40 тысяч казненных, и серию войн Франции практически со всей Европой, включая Россию.

Один из самых успешных генералов тех войн – Наполеон Бонапарт – впоследствии поставит точку в революционном бардаке, совершив государственный переворот и преобразовав молодую республику в империю. Но еще ранее грянет Термидор, и период романтизированного насилия закончится, пожрав собственных детей.  

Таким образом, взятие Бастилии – событие, родственное выстрелу «Авроры»: само по себе оно ни на что не повлияло и не попадает под понятие подвига. При этом историография назначила его спусковым крючком процессов, принесших много крови и горя не только Франции, но и значительной части остальной Европы. После серии чудовищных преступлений Первая республика бесславно пала, как и целый ряд ее переизданий – сейчас во Франции, как известно, уже Пятая республика.

Но если Франция отмечает 14 июля не массовое убийство одних французов другими французами ради давно почившего государственного образования, то что же тогда? Это может прозвучать странно, но она отмечает единение восставшего народа со своим королем.

«Теперь здесь танцуют»

Короля, неумелое правление которого привело к описываемым событиям, звали Людовик XVI. Согласно свидетельствам современников, он был человеком прекрасных личных качеств – честным, сердобольным и благородным, однако не слишком умным (в силу слабости образования) и чрезвычайно нерешительным. Отвратительные вводные для политика.

Людовик XVI (фото: Joseph-Siffred Duplessis/wikipedia.org)

Стремясь облегчить положение третьего сословия, он вынужденно шел на поводу у дворян, не желавших расставаться с привилегиями. Принимая решение о подавлении восстания, фактически самоустранялся от прямых приказов. Желая пополнить казну и добиться компромисса между сословиями, закрыл двери зала заседаний для депутатов от того самого третьего, революционного. И ничего плохого при этом не имел в виду.

Политический кризис, в рамках которого созванные впервые за 175 лет Генеральные штаты (консультативный орган при короле, состоящий из депутатов всех трех сословий) должны были договориться о новой системе налогообложения и принципах управления страной, резко обострился из-за трагической ошибки. Упомянутая выше клятва в зале для жё-де-пом была произнесена там депутатами, решившими, что зал заседаний закрыт королем в преддверии разгона представителей третьего сословия в пользу второго – дворянства. На самом деле у короля умер от туберкулеза старший сын, он держал траур и ему просто не пришло в голову предупредить депутатов о вынужденной паузе.

Несмотря на все это недопонимание, авторитет короля в обществе был по-прежнему высок, но Людовик XVI продолжал действовать в своем нерешительном духе. Он не подавлял революцию, но и не признавал ее завоеваний, мечась между сословиями и фактически спрятавшись в Версале. Вскоре за революцией пришел ее постоянный спутник – голод, и толпа парижанок под прикрытием революционных штыков выдвинулась к королевской резиденции с криками «Хлеба!».

В конце концов Людовика XVI выкурили из Версаля, вернули в Париж под восторженные крики «Да здравствует король!» и принудили подписать «Декларацию прав человека и гражданина», от чего он ранее воздерживался. Подано всё это было так, что монарх присоединился к народной революции и стал ее частью.

Вскоре король, потерявший реальную власть и вынужденный подчиняться диктату толпы, попытается сбежать от этой великой чести, но будет арестован и казнен на гильотине. Его сын Людовик XVII, в котором европейские державы и США, благодарные казненному монарху за помощь в войне с Британией, признают новую французскую власть, был замучен и заморен голодом в тюрьме. Восьмилетнего ребенка – чрезвычайно доброго и не по возрасту умного – регулярно избивали, спаивали, а по ряду версий – насиловали, пытаясь «перевоспитать в санкюлота» и добиться показаний на собственную мать Марию-Антуанетту в том, что она развратила его в сексуальном плане.

Головы Жака де Флесселя и маркиза де Лоне на солдатских пиках (фото: wikipedia.org)

Вот такое вот «единение нации с ее королем», выраженное в том, что к цветам революционного Парижа – красному и синему – добавили королевский белый, получив национальный французский флаг.

Но некоторое время после похода за хлебушком в Версаль король соглашался играть отведенную ему роль, и в годовщину начала революции закатил для народа огромный праздник с военным парадом, фейерверком – неофициальным символом королевской власти и пикником на сто тысяч человек. Это событие окрестили «праздником федерации и единства нации», но после скорой казни Людовика XVII, обвиненного в предательстве революционных идеалов и государственной измене с иностранными державами, предпочли о нем позабыть.

К тому моменту Бастилия уже была разобрана до основания, а на месте крепости поставили табличку, отсылавшую к тем самым народным гуляниям – «Теперь здесь танцуют».

Праздник королевской халявы

По факту в свой главный день французы празднуют годовщину того самого королевского пикника, то есть события, произошедшего ровно через год после взятия Бастилии. И основания для этого есть – с «праздником федерации» ассоциированы появление национального флага и гимна, лозунг о «свободе, равенстве и братстве», «Декларация прав человека и гражданина» и идея объединения всех сословий Франции – от крестьян до королевской семьи – в единую нацию.

Праздновать это значительно приятнее, чем бессмысленный штурм бывшей тюрьмы и последовавшую за ним аморальную мясорубку, как пыталась это подать советская власть, выделявшая Францию из ряда капиталистических держав благодаря особым отношениям с генералом де Голлем.

При этом, ввиду падения революции и общей мрачности ее итогов, появился этот праздник далеко не сразу, а только в 1880-м, что стало следствием совсем другой политической интриги времен уже Третьей республики и президента Жюля Греви. Он стал первым принципиальным антимонархистом в этой должности и решил, как сказали бы сейчас, «потроллить» своих идеологических противников, сделав «Марсельезу» государственным гимном и назначив на 14 июля новое национальное торжество. Официально его никак не связывали со взятием Бастилии, поскольку значительная часть французской элиты признавала это событие глубоко отвратительным. Но совсем другое дело – королевский пикник, которым отпраздновали рождение нации.

Для самого короля всё это, напомним, закончилось плачевно, посему «достижение национального единства» с ним и его семьей выглядит чистым лицемерием, но не нам указывать французам, когда нужно проводить военные парады, жахать в небо фейерверком и пить шампанское на Марсовом поле, как это было при Людовике XVII.

В любом случае «восстание угнетенных классов против монархической деспотии» и «годовщина падения стен страшной тюрьмы под ударами восставшего народа» – это из области комментариев советских дикторов в передаче «Международная панорама», а не то, что праздновали и продолжают праздновать французы.

Другое дело, что в поворотах своей истории, открывшихся с падением крепости, они видят определенную преемственность, считая себя всё той же нацией, что отмечала наступление «свободы, равенства и братства» на деньги короля.

Это как если бы Ленин, Керенский и Николай II 7 ноября 1918 года устроили народу фестиваль на Дворцовой площади с совместным маршем белых и красных колонн и массовой раздачей еды. А Геннадий Зюганов, выиграв президентские выборы в 1996-м, объявил бы день фестиваля национальным праздником, не упоминая при этом штурм Зимнего, но явно имея его в виду.