Как спасти уникальные алтайские леса

– Это называется «отдельный лесной район», – объясняет Александр Лукьянов, заместитель главы правительства Алтайского края. – Во-первых, в ленточных борах рубить можно будет только деревья, которым больше 120 лет. Сейчас – от 100 лет. Во-вторых, создается полтора десятка особо охраняемых природных территорий, где вести хозяйственную деятельность нельзя.

«Реликтовые боры Алтая в опасности» – заголовки такого типа в последние годы стали нормой не только для краевой, но и для федеральной прессы. Реликтами – то есть лесами из предыдущих геологических эпох – ленточные боры, положим, не являются. Наши боры, кайнозойские. Четыре ленты общей площадью в 1 миллион 200 тысяч гектаров возникли в результате отхода ледника. Все – вдоль рек: Алеусская, Кулундинская, Касмалинская и самая длинная – Барнаульская лента, около 600 километров в длину. При этом ширина в самых узких местах – до двух километров; потому и ленточные.

А так – все верно: в опасности. До самого недавнего времени – до февраля нынешнего года. Когда с подачи главы Алтайского края Виктора Томенко в Минприроды РФ приняли решение: создать для ленточных боров отдельный лесной район.

На эту тему
• Российский лес теряют в регионах
• «Черные лесорубы» обходятся российской экономике слишком дорого
• Глава Рослесхоза предложил запретить сибирякам продавать лес в Китай

– Ленты удерживают ветра, пески, создают определенный микроклимат, естественное увлажнение: снег не сходит, как в степи, за считаные три–четыре дня, – перечисляет Виктор Томенко. – Было бы нерационально и по-человечески неправильно не поддержать тех, кто охраняет леса, защищающие нас.

Учитывая, что тихо сказанное «нерационально» – самое крепкое ругательство, которое позволяет себе Виктор Петрович, можно понять и уровень проблемы.

– Главное – защитная функция, – уверен Илья Дудин, возглавляющий в краевом минприроды отдел особо охраняемых природных территорий. – У нас в Алтайском крае – семь природно-климатических зон. Наш край – аграрный. Ленты защищают от песчаных бурь, спасают пашню от выветривания... да много от чего. И при этом леса – сами по себе – были незащищенными. Несправедливо?

«Государство здесь должно править железной рукой»

В советские времена в алтайских ленточных борах рубили 700–800 тысяч кубометров в год. Сейчас – до 1,3 млн в год. Произошло это после того, как промышленникам удалось убедить Рослесхоз снизить общий возраст рубки. Не от 120–130 лет, как раньше, а 100–120. Понятно, что рубить стали больше – или, на языке отрасли, «процент изъятия леса увеличился». Но возросло и сопротивление на местах. Очень активное – тем более что леса как такового в Алтайском крае всего 4,5 миллиона гектаров. И занимает он чуть больше четверти региона.

(фото: Юрий Васильев/ВЗГЛЯД)

Скандалы и вокруг незаконных рубок, и по практике вырубок как таковых возникали постоянно. Разброс возмутителей спокойствия лесных магнатов велик: от ярких выступлений местных экологов и активистов ОНФ до прошлогоднего фильма-расследования на канале «Россия». Хотя в целом, подчеркивает Александр Лукьянов, арендаторы, получившие деляны, к лесу относятся бережно:

– Мы довели аренду лесов до 64 процентов. Арендаторы занимаются заготовкой, переработкой, пожарной охраной, лесовосстановлением. Субвенции, которые выделяются на ту же пожарную охрану государством, невелики. То, что арендаторы берут это на себя – хорошо.

«Хорошо» – это значит, к примеру, что там, где по нормативам должно быть 69 пожарных машин, в крае работает 311 единиц. А вместо 78 наблюдательных вышек – 157.

– Лента – сухие боры. Если с Казахстана заходит ветер, не дай бог пожар, мы не успеем оглянуться, как огонь по верхам распространится на огромное расстояние, – объясняет Лукьянов. – Все это время арендаторы держали и держат тему, платят зарплаты, несут затраты. Ну и мы принимаем меры. По лесовосстановлению мы – чуть ли не единственный регион, где опережается выбытие леса. И тепличный семенной лесопитомник у нас – единственный за Уралом.

Рачительность, впрочем, окупается сторицей. Те же ленточные боры до крайности доступны. Потому что дороги рядом. В Алтайском крае вообще чуть ли не самая разветвленная сеть по регионам, спасибо освоению целины. Стало быть, потерь на доставке нет. Себестоимость куба, добытого в «лентах», – 1200 рублей. А чуть более отдаленная от трасс черневая тайга – более 1500 за кубометр.

Неудивительно, что именно в ленточных борах заготавливают больше 40 процентов краевой древесины. Теперь же – по лесной реформе от губернатора Томенко и прислушавшихся к нему федеральных министерств и ведомств – это количество собираются сократить. По предварительным выкладкам ученых-лесоводов, выходит примерно на четверть меньше: до 900 тысяч кубов в год с сравнении с нынешними 1,3 млн кубов.

– Важно внимательно относиться к использованию ленточных боров и леса вообще, не истощать его, – объясняет Виктор Томенко. – Соблазн велик – с учетом инвестиционных проектов, лесоперерабатывающих комплексов. Государство здесь должно править железной рукой.

«Когда песком засыплет поля, думать будет поздно»

Что мешало лесной реформе раньше – до того, как Томенко в прошлом году стал главой Алтайского края? Руки не доходили, лоббизм со стороны отраслевиков? И то и другое, полагает Илья Дудин:

– У аграриев – одни интересы. У лесопромышленников – совсем иные. А экология вообще шла по остаточному принципу. Но если не защищать леса, это скажется и на аграрном секторе. Это должны понимать и сельхозпроизводители. Когда песком засыплет поля, потому что вырубили деревья, думать будет поздно.

– Ряд вопросов пришлось поставить перед Рослесхозом и перед Минприроды РФ, – говорит Виктор Томенко. – Были обширные совещания. В результате принято решение: все леса объединять под один возраст вырубки нельзя, ленточные боры Алтайского края выделяются в особый лесной район.

Но выделить район, указывает Виктор Томенко, это лишь начало пути:

– Главное – какие нормативы мы примем для этого района. Создана рабочая группа – федеральные специалисты, лесопромышленники, экологи. Она утвердит все конкретные правила для ленточных боров – как мы рубим, как мы сохраняем, как защищаем, как охраняем от пожаров...

– Правила прописаны не были. Их появление – беспрецедентный шаг на федеральном уровне, – подчеркивает Александр Лукьянов. – Площадь боров для России не настолько велика. Но то, что на федеральном уровне пришло понимание их значимости для края, для экосистемы Сибири, – это безусловная заслуга нынешнего руководства региона.

– Защита редких видов тоже усилится, – обращает внимание Илья Дудин. – Гнездовье черного аиста – никакой хозяйственной деятельности в радиусе 500 метров. Гнездо филина – 300 метров. То же с редкими растениями. Если лесопромышленник говорит: «Зайду зимой, срублю, ничего не изменится» – это не так! Изменится освещение, вырастет трава. И башмачок крупноцветковый на этом месте уже не сможет вырасти... Благодаря реформе мы вышли со своими предложениями на федеральный уровень, где и утвердимся.

Концентрация редких видов. Места размножения копытных. Глухариные тока. Опушки лесов естественного происхождения. Водоохранные зоны.

Генетические резервации, где растут деревья, которые выше остальных в два раза... Для каждой из полутора десятка природоохранных зон прописывается определенный порядок.

– А общее – одно: ни одна промышленная пила сюда больше не зайдет, – говорит Дудин.

«Углерод приносит пользу гражданам»

– В лесной отрасли, разумеется, согласны не со всем, – характеризует Виктор Томенко позицию лесопромышленников. Как всегда, дипломатично.

Среди многих «необходимо» от противников «лесной реформы» – освободить место для молодого леса от перестоя (то есть и столетних деревьев тоже). Проверить выкладки экологов. Сохранить рабочие места, наконец. По мнению лесопромышленников, собравших 17 тысяч подписей под обращением к Минприроды РФ и Рослесхозу, без работы могут оказаться почти четыре тысячи человек.

– До того, как был введен Лесной кодекс РФ – в 2007 году, в отрасли работало больше 10 тысяч человек, – парирует Александр Лукьянов. – Многие из них – на небольших лесопилках.

Когда рубщиков и лесопромышленников разделили, в крае были созданы два современных ЛДК – лесопильных деревообрабатывающих комбината. Один в Рубцовске, другой – в Камне-на-Оби.

– Процент изъятия леса увеличился, а процент работающих уменьшился, – констатирует Лукьянов. – На двух мощных ЛДК – техника более высокого класса, роботизация. Рабочие места тогда сократили почти вполовину, минус почти четыре тысячи сотрудников. Но тогда почему-то никто не говорил о потере мест. Вот и сейчас надо смотреть, что и как.

Найти шаткое, хрупкое, с многочисленными оговорками, но – согласие между лесоохраной, промышленностью и экологами. А затем выйти на федеральный центр, чтобы закрепить новые правила игры. Второе – судя по тому, сколько шло дело до прихода Виктора Томенко в Алтайский край – оказалось куда труднее, чем первое. Впрочем, умение Томенко найти общий язык с Минприроды и Рослесхозом идеально совпало с общей линией Москвы, где давно и упорно делают ставку на глубокую переработку леса.

В идеале – близкую к стопроцентной, чтобы в дело шла любая имеющаяся древесина. В том числе и неделовая, как ее называют в отрасли. Та, что и в лесах, и вокруг лесопилок, пусть даже самых роботизированных, скапливается в более чем товарных количествах – некондиционные стволы, опилки, щепа.

Что ж, в Алтайском крае готовы и к этому.

(фото: Юрий Васильев/ВЗГЛЯД)

Огромный бетонный плац, безупречно вымытый и выскобленный. Традиционное в таких случаях определение «по-немецки» вполне подходит. Только что открытый в полусотне километров от Барнаула Павловский деревообрабатывающий комбинат (ДОК) сделан по германскому проекту. Оборудование также из ФРГ. Впрочем, конвейеры и металлоконструкции отечественные, причем алтайские.

– Комбинат – последнее звено в использовании древесного сырья, – говорит Алексей Гильманов, глава производственного отдела холдинга «Алтайлес». – Здесь производят плиту МДФ, для дверей и мебели. Ближайший аналог – ДСП, только МДФ годится и для фрезеровки. Целиком из отходов лесопильного производства – щепа, кора и опилки. Очень востребованный товар. Все в дело идет.

На плацу – аккуратные горы щепы и коры. И штабеля спиленных деревьев. 700 кубометров – примерно как двенадцатиэтажка, бережно положенная на бок. С виду хорошие, годные стволы, непонятно зачем складированные на заводе для переработки отходов.

– А вы на спил глядите, – советует Гильманов, засунув руку в ближайший ствол. Рука пропадает из виду примерно по плечо. – Труха. Ничего не сделаешь из нее – ни изделий, ни бруса, ни досок, ни картонажа. Гнилая, потрескавшаяся. А со стороны кажется, что деловая древесина.

700 кубов – результат санитарных вырубок. Куб древесины, оставленной в лесу или просто бесхозно на воздухе, дает тонну углекислого газа в год.

– А так этот углерод приносит пользу гражданам, – говорит Алексей. – Кора идет в котельную предприятия. Туда же – совсем неликвидная щепа. Она уже для производства непригодна.

– Кругляком мы уже давно не торгуем. 80 процентов всей лесной переработки идет на экспорт – Узбекистан, Киргизия, частично Казахстан и Китай, – говорит Александр Лукьянов. – С вводом Павловского комбината все спиленное будет перерабатываться полностью. Глубокая, безотходная переработка. Раньше отходы свозились в котельные. Теперь все вершинки, ветки, весь падающий лес – все это будет собираться...

– Новые правила необходимы, – тихо, своим обычным вежливым тоном говорит Виктор Томенко. – Не все, что предложено, нравится лесопромышленникам. Но все прекрасно понимают: надо играть по определенным нормальным правилам. Чтобы удобно было не только себе любимым. Исходить надо из того, чтобы те же ленточные боры остались – не только нам, но и нашим потомкам.