При подсчете ветеранов сирийской операции важно избежать старых ошибок

Статус ветеранов операции в Сирии могут получить не более 25 тыс. россиян, заявил представитель Минобороны, тем самым впервые назвав приблизительное число участников операции ВКС РФ. Соответствующий закон, уже принятый Госдумой, вызывает некоторые вопросы. С сожалением можно признать, что в области награждений мы еще не до конца разобрались с бардаком 90-х годов.

В среду Госдума приняла в первом чтении законопроект о признании ветеранами боевых действий граждан, выполнявших специальные задачи на территории Сирии. Данная законодательная инициатива была внесена правительством и предусматривает, что «статус ветерана боевых действий (а значит, и меры социальной поддержки, установленные федеральным законом «О ветеранах» – прим. ВЗГЛЯД) будет устанавливаться лицам, направлявшимся на работу для выполнения специальных задач на территории Сирии с 30 сентября 2015 года, отработавшим установленный при направлении срок либо откомандированным досрочно по уважительным причинам». По словам замминистра обороны Анатолия Антонова, количество таких граждан не превысит 25 тыс. человек. Таким образом, Минобороны впервые официально назвало приблизительное число участников операции ВКС РФ в Сирии.

С точки зрения Госдумы война в Анголе закончилась в 1985-м, то есть битвы за Куито-Куанавале как бы не было

Это, безусловно, правильное решение. Но, как и все законопроекты на ветеранскую тему, новый содержит в себе ряд изъянов. Как это ни удивительно, но в России не существует общего статуса для ветерана боевых действий. Есть несколько разного рода законов и постановлений, которые определяют статус участника боевых действий и причитающиеся этому человеку льготы, но каждый конкретный вооруженный конфликт определяется произвольно. К примеру, даты происходивших событий могут быть указаны чуть ли не «от балды», при этом даются странные ссылки на регистрацию тех или иных воинских частей. Но в советской и российской практике воинские части «в чистом виде» (то есть под конкретным номером, который написан в военном билете) в боевых действиях за границей, особенно в необъявленных конфликтах, как правило, целиком не участвовали. В результате в военном билете и в личных делах у офицеров нет записей об участии в боевых действиях, так как сама воинская часть в них не участвовала. А командировка оказывается чем-то вроде «персональной надобности», которую сложно обосновать юридически.

Все эти лакуны Управление кадров (УК) Министерства обороны использует с пользой для себя. К примеру, последний закон о льготах для ветеранов боевых действий УК легко могло бы обойти, если бы хотело, так как боевые действия без указания воинских частей, но с потолка взятыми датами были перечислены в произвольном порядке. Участие же в боевых действиях определялось по отметкам в командировках и удостоверениях, а сам факт командировок мог оспариваться. Человек мог оттрубить два года переводчиком в джунглях или наладчиком оборудования в пустыне, но по базе данных УК не проходил, так как его воинская часть за пределы города Балашихи в это время не выезжала. В результате человек не только не получал никаких льгот или возмещения ущерба, но и рисковал попасть под уголовную статью «Наемничество».

Южная Осетия, Абхазия, Карабах и Югославия в начале 90-х годов в этом смысле весьма показательны. Чехарда административных изменений в российской армии привела к полной потере управляемости. К примеру, Закавказский военный округ постепенно превращался в систему военных баз, параллельно с этим шли несколько вооруженных конфликтов, а офицеры, в них участвовавшие, не получали ни выслугу лет, ни льготы. В ряде случаев они даже считались дезертирами – и это только по линии Министерства обороны.

Большие проблемы возникали (и существуют до сих пор) с определением выслуги лет, статуса и льгот у офицеров, начинавших службу в бывшем КГБ СССР. А ведь именно они в основном и вынесли на себе все эти конфликты, зачастую работая на штатных должностях в местных правительствах, что подпадало под уголовную статью (статья 359, часть третья, от трех до семи).

Другой пример. С точки зрения Госдумы война в Анголе закончилась в 1985-м, то есть битвы за Куито-Куанавале как бы не было. Официально в Эфиопии в 80-х вовсе ничего не происходило, хотя именно в те времена советские военные советники понесли наиболее серьезные потери.

В этом нет никакой злонамеренности или диверсии. Просто сама идея такого рода законодательных актов подразумевает юридическую точность во времени и понятиях. Сейчас, в конкретном сирийском вопросе, таких проблем, как в 90-х годах, возникнуть не должно, поскольку пребывание российского контингента в САР определено другими законами и согласовано с правительством Дамаска. Существуют и приказы по воинским частям, которые фиксируют сроки командировки, ее задачи и цели. Однако это относится к летчикам, обслуживающему персоналу военно-воздушной базы, саперам и отчасти морякам. Хочется надеяться, что существуют реальные приказы и по частям спецназа, и по артиллеристам, а также по тому персоналу, включая гражданских, кто обучал сирийцев работать на российской технике или передавал им вооружение с рук на руки. То же самое касается и переводчиков, а также сотрудников центров по примирению, из которых далеко не все находятся в штате Министерства обороны.

Отдельная история с моряками, поскольку их командировки определяются «походами», а то, как их датировать и относить ли к операции в Сирии, уже находится на совести Управления кадров.

В последнее время УК и наградной отдел увлеклись созданием ведомственных медалей, которые не несут в себе никакой льготной нагрузки, но дают психологический эффект. Внутри Минобороны и Генштаба это вызывает неоднозначную реакцию, поскольку перечень военных наград незыблем, он определен законами Российской Федерации и ничем больше. То есть памятный знак «За освобождение Пальмиры» юридически не несет за собой какие-либо льготы для тех, кто в этом участвовал. Для того чтобы ветеран боевых действий в Сирии или его семья получили какие-либо льготы, например, в оплате ЖКХ, он должен получить медаль, закрепленную в официальном реестре, например, «За отвагу», а не памятный знак за Пальмиру. Противники выдачи такого рода памятных медалей и знаков настаивают на соблюдении законодательства, с другой стороны, армия обязана чем-то наградить тех, кто рисковал своей жизнью в далекой пустыне, и отрицать необходимость такого рода наград было бы неправильно. То, что они могли бы быть наполнены неким содержанием (по-своему капитализированы), – другое дело.

Некоторые сомнения вызывает и озвученное ограничение по количеству участников операции. Пока еще никто толком не определил, закончилась ли операция в Сирии или нет. Если исходить из официальных политических заявлений, закончилась. Но тогда мы попадаем в тот самый провал 90-х годов, когда операция вроде бы была, а людей там не было. Если исходить из официальных приказов по воинским частям, мы попадаем в ту же ловушку, поскольку сроки проведения операции и командировок устанавливаются Управлением кадров произвольно, никак не согласуясь с реальной историей.

Если же оценивать только количественный вопрос, то цифра в 25 тысяч человек никак не может быть квалифицирована как характеристика российской операции в Сирии. В эту цифру должны быть приплюсованы и матросы Каспийской флотилии, и обслуживающий персонал баз в России. Скорее всего, эти данные лишь ориентировочный показатель, который будет меняться со временем и с изменением параметров самой операции. Но тогда придется редактировать и данные по награждениям, включая секретные. Они, кстати, сами по себе – странная история, поскольку награды считаются собственностью государства и изымаются после смерти награжденного, семье предоставляют лишь копию. Это общемировая практика, но в нынешней ситуации, может быть, следовало бы ее изменить.