В эти дни многие вспоминают события тридцатилетней давности и его исторические рифмы. Например, Феликс Разумовский пишет в своем блоге: «30 лет назад в Беловежской пуще собрались те, кто готов был продолжить традицию Бреста. Кто готов был подписать что угодно, с любыми последствиями для России, лишь бы решить свои личные сиюминутные проблемы. Удовлетворить в общем-то жалкие амбиции. Брест пожертвовал чуть ли не третью России, пожертвовал победой в Великой войне, пожертвовал миллионами русских жизней. Последствия Беловежского сговора окажутся не менее разрушительными. Мы их расхлебываем до сих пор, эти последствия, и конца-краю этому нет».
Всё верно. Но всё же не совсем. История часто повторяется, но никогда не повторяется в точности. И мир, который кончался с Брестом, был не тем, который кончался в Беловежской пуще, и сами люди, и их амбиции были иными. Большевики жертвовали Россией ради мировой революции – и подписывая Брестские соглашения, надеялись скоро вернуться: сначала в Германию, а потом и во всю Европу. Это было пусть и безумное, но мессианство. И в 1920-м Красная армия, наступающая на Варшаву, действительно была близка к цели. Если бы пала Варшава, следующим бы пал Берлин, а затем и Париж. И всем тогда все это было понятно. Это была одна реальность. В 1991-м она была немного другая.
Те, кто ставил свои подписи под Беловежским сговором, разваливали советскую империю ради собственных мелких национальных эгоизмов, надеясь жирно пожить и поправить в отдельных национальных квартирках. Получилось (во всяком случае – для народов) так себе. Бывшие азиатские республики быстро скатились к традиционному феодализму баев, прибалтийские – Литва, Латвия, Эстония – представляют собой пустыню с демонтированной советской экономикой и отсутствующей своей, которую покинула молодежь и трудоспособные граждане. Украина превратилась в вечно ноющую опухоль с фактически отсутствующим государством, Белоруссия – в государство со стагнирующим в образцовом колхозе народом.
Более-менее живыми в неблестящем ожерелье постсоветского мира кажутся лишь некоторые страны Восточного блока, особенно Венгрия и Польша, отчаянно сопротивляющиеся необольшевистской экспансии, теперь уже со стороны Евросоюза, и жалующиеся на его «тоталитаризм» (Орбан), еще более жесткий, чем когда-то советский.
Да, история, кроме того, что повторяется, порой еще совершает и удивительные кульбиты. Мировая перманентная революция тов. Троцкого, изгнанная вместе с ее идеологом из СССР, в 1930–1940-е прочно обосновалась в США, сначала в виде 4-го Интернационала, а затем в виде вылупившихся из него неоконсерваторов и (тогда же) неолибералов, уже оттуда начала свое новое победное шествие по миру.
В 1970-е Демократическая партия США, усилиями птенцов гнезда Макса Шахтмана (бывшего руководителя 4-го Интернационала, личного друга Льва Троцкого), стала быстро превращаться в Социал-демократическую, а Республиканская (силами тех же бывших троцкистов-неоконов и их нового гуру Лео Штрауса) – в мессианскую силу консервативно-религиозного типа.
Взять власть в самой сильной капиталистической стране мира, а уже затем, используя ее военную и финансовую мощь, захватить власть во всем мире – с этой программой птенцы Шахтмана – Штрауса начинали новую попытку мировой революции. Которая, если смотреть на сегодняшний мир, у них, увы, кажется, получилась удачной.
«Когда 15 лет назад я уезжал на Запад, мне трудно было представить себе, что после падения Берлинской стены и одновременного распада Советского Союза между Западом и Востоком начался натуральный обмен условными рефлексами: Восток бурно пробуждался в западный сон, American Dream, в то время как Запад старательно вырабатывал коммунистические поведенческие шаблоны», – писал в 2007 году оказавшийся на Западе советско-российский философ Карен Свасьян. Что ж, «Французская революция каждый раз начинается заново, и каждый раз это одно и то же» (де Токвиль). И вот уже «в Брюсселе, этом клоне коммунистической Москвы, продумываются решения, оспаривающие уникальность лысенковских», продолжает К. Свасьян, ужасаясь темпам деградации европейцев, сравнимых с «катаклизмом». («О будущем Европы в свете ее настоящего», 2007)
- Неожиданно выяснилось, что мы любим свою страну
- Как Горбачев пытался спасти Советский Союз
- Благополучие Запада спасут приезжие из бывшего СССР
Но это был еще старый добрый 2007 год! Когда еще можно было с ностальгией вспоминать советско-американскую Европу Берлинской стены, «по одну сторону которой начиналась Америка, а по другую – Советский Союз. Сама Европа, понятным образом, оказывалась замурованной в стене, что означало: объем и величина ее не превышали объема и величины стены» (там же). За сим последовали эфемерные минуты эйфории, когда Европа, уже в виде груды щебня разрушенной Стены, была самосвалами свезена на помойку, никому более не нужная.
А что же последовало дальше? Оказалось, что развал СССР привел не только к упразднению советской империи и идеологии, но и к упразднению западной культуры и цивилизации. Которая еще в 1980-е была необходима для борьбы с СССР, а в 90-е творцам нового порядка вещей стала более не нужна. В сегодняшних американских и европейских университетах понятие «культура Запада» и «цивилизация Запада» остались лишь как воспоминания о «постыдном прошлом», уступив место «новой революционной ортодоксии», констатирует профессор Калифорнийского университета Юрий Слезкин.
А тем временем новые «красные армии тов. Троцкого» уже снова стучатся в двери – теперь уже в наши, со стороны бывшего Запада, бывшей Европы, одетые в новую форму нового квир-большевизма: «критическая теория», парады ЛГБТ, «новая этика», «новая нормальность», родитель номер один и т. д., но вооруженные все той же вечной программой и сутью: тотальное разрушение культуры, гибель народов во всесмешении хаоса.
Вот каким получается этот тридцатилетний юбилей. И вот здесь мы и подходим к самому главному. Оказывается, распад советской империи 30-летней давности был не только нашей, но лишь частью общеевропейской катастрофы. И так и надо ее сегодня воспринимать. И из этого восприятия делать свои геополитические выводы. И из такого восприятия строить свое новое идеологическое сознание.
Что конкретно я имею в виду? Ну, например, что 30-летие развала СССР отсылает нас не только к событиям Брестского мира, но и к событиям Вестфальского мира 1648 года, с которым некогда единая христианская Европа разбежалась по национальным домам. Отсылает нас, далее, к началу мировой революции (или эпохи «каскада гностических революций», как называл Новое время австрийский философ Эрик Фёгелен, начало которой положила революция Лютера 1517 года). И наконец то, что сегодня последним бастионом, противостоящим мировой революции и главным ее врагом, снова оказывается Россия. Тридцать лет, прошедшие со времени, когда Россия попрощалась с большевизмом, отнюдь не прошли для нас даром. Наша геополитическая катастрофа привела не только к развалу советской империи, но и к собиранию национального сознания. Сегодня мы видим и понимаем гораздо больше, чем 30 лет назад. Нам открывается наконец настоящий масштаб противостояния, а следовательно – наша настоящая в нем роль и задача.
Сегодня Россия остается последней, по сути, в мире Европой. Последним миром, сохраняющим канон европейской – то есть христианской, греко-римской – культуры: культуры Гомера, Эсхила, Платона, Вергилия, Данте, Пушкина. И христианство, как то духовное измерение, в котором этот канон может существовать. Сохранение, сбережение этой культуры, которая «сбрасывается с корабля современности» на сегодняшнем Западе, как не вписывающаяся в формат «новой этики» и «новой нормальности», и должно по необходимости стать нашей центральной цивилизационной задачей как минимум на ближайшие десятилетия. Но вот готова ли наша культурная элита к исполнению этой задачи? Не факт.
