Несколько дней назад Всетатарский общественный центр разослал депутатам и политическим организациям обращение с призывом «спасти татарский язык».
Татарский язык не умрет в одночасье, но будет все менее нужным, все менее предпочитаемым и оттого будет угасать
Спасти его, по мнению ВТОЦ, можно, только сделав татарский язык единственным государственным в Татарстане. Потому что иначе, утверждают активисты, его значение будет утрачиваться, ведь даже сами татары привыкают обходиться без него.
Напомню, что это заявление делается спустя более чем четверть века республиканской двусмысленной государственности, существования исключительного статуса Татарстана и беспрецедентной программы всеобщего изучения татарского языка в школах – в объеме, равном изучению русского языка.
Можно сказать, что Всетатарский общественный центр – маргиналы по нынешним временам, далеко не имеющие того влияния, которым они обладали в девяностые годы, когда все эти исключительные радости были внедрены в республике.
Но, по сути, их заявление лишь в более резкой форме выражает то же самое, о чем открыто говорил нынешний председатель комитета Госдумы РФ по делам национальностей Ильдар Гильмутдинов: если не заставлять абсолютно всех жителей Республики Татарстан изучать татарский язык, от этого будут отказываться даже татарские дети.
Для того чтобы иметь возможность сохранить здравый взгляд на вещи, следует признать, что этот основополагающий тезис справедлив – разумеется, с определенной точки зрения.
ВТОЦ прав. И Гильмутдинов прав.
Если не заставлять абсолютно всех жителей Республики Татарстан изучать татарский язык, от этого будут отказываться даже татарские дети (фото: wikipedia.org)
|
Если не заставлять изучать татарский язык всех поголовно, весьма интенсивно подкрепляя это изучение необходимостью (не возможностью, а необходимостью!) постоянного использования татарского языка не только в быту, но и в высшей школе, и в государственном документообороте, и в бизнесе – во всех сферах, обеспечивающих вертикальную мобильность населения, – татарский язык, конечно же, не умрет в одночасье, но будет все менее нужным, все менее предпочитаемым и оттого будет угасать.
Так было, так есть, так будет – не только с татарским, не потому что он «какой-то плохой», такова вообще судьба языков. Изредка она обратима.
Вопрос лишь в том, чем готова пожертвовать Российская Федерация, чтобы максимально замедлить, даже попытаться обратить вспять этот процесс. Готова ли она пожертвовать русским языком, русским народом и в ближайшей перспективе – целостностью государства?
Потому что нам, русским, нечем гордиться. Наш собственный язык не развивается.
Он не развивает собственные механизмы перевода и мало использует способы словотворчества. Нам гораздо проще прямо заимствовать английское слово, чем попытаться перевести его или ввести собственное. И это несмотря на огромные ресурсы – ресурсы не меньшие, чем неразведанные запасы нефти и газа, которые, как мы надеемся, у нас еще есть.
Это – устаревшие и устаревающие слова, которые могут обрести новую жизнь. Это – наши же собственные местные выражения, яркие словечки из Сибири, с Дальнего Востока, с Русского Севера, из Донбасса, в конце концов, которые могли бы быть подхвачены всей страной, если б нас это интересовало. Это словотворчество, на которое каждый из нас, природных носителей языка, имеет полное право.
Я уже писала: новые слова не возникают из ниоткуда – и тем более не в эпоху всепроникающих средств массовой информации.
Даже если мы заимствуем вещи, мы не обязаны заимствовать их названия. Если мы заимствуем два слова, это не значит, что мы должны заимствовать десять.
И если работникам центрального телевидения, а также нашим политикам и их помощникам лень или неинтересно подбирать для передач и выступлений преимущественно русские слова, это означает только одно: им лень и неинтересно. Они не думают, что это важно.
Даже деятели культуры и просвещения предпочитают говорить: «А что такого... А вот Пушкин...» Однако именно Пушкин не только употреблял новомодные заимствования, но и весьма широко вводил в литературный обиход русское просторечие.
Для страны, где образованная часть общества только-только начала освобождаться от мощного французского влияния, язык Пушкина был в высшей степени русским национальным. Но для этого сперва потребовалось выиграть Отечественную войну.
Да, у нас до сих пор есть преимущество перед татарами: у нас есть государство, которое, как бы усиленно мы ни сопротивлялись этой мысли, в основе своей все еще остается государством русского народа и русского языка и потому естественным образом преобразует малые народы и их языки даже против своего собственного заявленного желания.
Но спустя четверть века после развала Советского Союза уже не может оставаться ни малейших сомнений в том, что возможности русского языка ограничиваются и впоследствии иссякают там, где заканчивается российское государство.
В государствах, которые получили возможность жить по-своему, а именно «не по-русски» (самое продолжительное и единственное непротиворечивое самоопределение Украины – «не Россия»), никто не станет поддерживать русский язык (хотя это не значит, что он тут же исчезнет).
Здесь неуместны разговоры о братстве, всемирной отзывчивости и т. д. и т. п. Они лишь звучат возвышенно, а на деле стоят куда меньше простой торговой и научной зависимости.
Задайте себе простой вопрос: если ваши дети получат предложение жить и работать, например, в США – будете ли вы рады?
Без гарантии, конечно, но все-таки с немалой вероятностью предположу, что вы будете рады, и с еще большей вероятностью предположу, что это значит, что ваши внуки уже не будут русскими. Во всяком случае по-английски они будут говорить (и в особенности писать!) лучше, чем по-русски. А уж правнуки... Пожалуй, они будут с уважением отзываться «о своих русских корнях».Далеко не всегда, разумеется, но – и вдобавок при антропологическом сходстве народов – все действительно часто бывает вот так просто.
Ассимиляция – не кошмарное пугало, а закономерное течение вещей (кстати, и противоположное нацистским рассуждениям о «чистоте крови»).
Для того чтобы поставить ему преграды, надо создавать искусственные отсеки, ввести искусственные поощрения и запрещения, этот процесс замедляющие. Российская Федерация, как и прежде СССР, – именно такое пространство, искусственно тормозящее ассимиляцию. Из лучших побуждений, разумеется.
Теоретические мечтания выглядят как сияющая в небесах радуга: все народы навсегда остаются самими собой, на их исключительную особость никто не посягает, и их многоязыкие голоса сливаются в хоре братской приязни и благодарности, в некоем эфире из «советских людей» или «дорогих россиян».
Однако ни народы, ни языки не бывают «навсегда», а особость относительна и переменчива.
Вернусь к исходному примеру: даже после многих лет суверенитета никакой благодарности к российскому государству «всетатарские» общественные деятели не испытывают и не испытают впоследствии. Причем не испытают даже в том случае, если все их притязания будут удовлетворены. Нет, они будут обижены в любом случае.
Для того чтобы быть «не Россией», чтобы утверждать свою особость и свое право, обиженность была и будет гораздо удобнее, чем благодарность.
И потому не радуга символ нашей национальной политики, а пороховая бочка.
