Эволюция кинематографического зла

Кинематографическое зло, приходящее из голливудских хорроров, условно можно разделить на два вида:

1. Зло, пришедшее в ваш дом из окружающей среды в форме маньяков, монстров и прочей нечисти.
2. Зло, проснувшееся в вас или ваших близких, т. е. спятивший и ставший неким кровавым упырем тот или иной близкий человек.

Облагораживание зла идет параллельно с кризисом научного знания

Собственно, вокруг этого и строятся сюжеты современных фильмов ужасов. И все было бы ничего, если бы это зло не становилось с каждым годом все более милым и привлекательным.

Крестьян в средневековой Европе пугали вурдалаками, упырями и домовыми. Они были невероятно мерзкими, и их можно было победить, например все тем же осиновым колом, или же отогнать религиозным вундер-ваффе.

По мере индустриализации человечества и превращения нас в цивилизацию электроэнергии, с ростом объема знаний об окружающем мире и формированием какой-никакой, но научной картины мира пугаться какого-то гниющего и разваливающегося на части упыря стало признаком дурного тона. С какой такой стати мадемуазель, дочь лорда или уважаемого буржуа, владеющего газетами и пароходами, должна бояться того же, чего опасается простая доярка с язвами от коровьей оспы на руках?

С накоплением товарно-материальных ценностей растут человеческие потребности, и к делу освоения доступной наличной массы присоединяются различные писатели. Так сочинили того же графа Дракулу.

Следуя спросу публики и извращенной фантазии авторов, зло преображалось. Оно утрачивало признаки невероятного уродства, гнили и смрада, становилось более привлекательным. Этому, конечно, всячески способствовал кинематограф.

Одновременно зло становилось все сильнее, его стало очень не просто победить или прогнать. Оно превращалось в нечто столь могущественное, что перед его лицом человек – ничто. Против него перестали помогать божества, от него не спасает наука. Оно как Ктулху. Всесильное и всемогущее.

Дальнейшее скатывание человечества в буйство постмодерна преобразило зло до неузнаваемости. В эпоху постмодерна грань между добром и злом вовсе стерлась. Причина этого в том, что в логике постмодернизма истина не конкретна, а абстрактна, следовательно, грани между уродством и красотой не существует, равно как нет ни добра, ни зла. Именно потому нагадить на пороге храма – перформанс, а люди делятся не на добрых и злых, а на полезных, которым можно простить любые прегрешения, и всех остальных.

Собственно, подавляющее большинство творческих элит – законченные постмодернисты, потому и кинопродукцию выпускают соответствующую. 

В нашем дивном новом мире зло стало не только красивым, но и даже каким-то добрым. От вампира Эдварда в «Сумерках» можно родить ребенка, с вампирами из «Реальных упырей» можно ходить в ночные клубы, дабы следом под шуточки актеров наблюдать за расчленением приглянувшихся доверчивых девушек. А в первом сезоне «Американской истории ужасов» и вовсе жизнь призраков в доме победившего зла куда приятнее жизни живых. Да и понять, кто страшнее – призраки или живые, достаточно сложно. Но куда страшнее то, что зло невозможно победить. Никак и ничем.

Зло облагородили, сделали всесильным и бессмертным, а человека превратили в настолько ничтожное существо, что подлинно счастливым и свободным он начинает себя ощущать, лишь совершив невероятное преступление, став каким-то исчадьем потустороннего мира.

Облагораживание зла идет параллельно с кризисом научного знания: где знакомые нам высокотехнологичные охотники за привидениями, где истребитель нечисти Ван Хельсинг? Они ушли с экранов, их заменили маньяки, прикрывающиеся личиной семьянинов, бесполезные медиумы и шаманы.

Логичный итог такой замены – расчеловечивание масс, потеря ими каких-либо нравственных ориентиров, превращение человеческих отношений в товар.

Впрочем, не воображаемые вурдалаки являются подлинным злом. Единственное зло в этом мире – сам человек, в котором в последнее время позиции Танатоса стали куда сильнее позиций Эроса.

Выйти из этого нравственного кризиса, не хлебнув горя и лишений, полагаю, мы не сможем. Ведь воображаемое и кинематограческое зло, равно как и неубиваемые герои боевиков, меняют наше сознание, вернуть которое к нормальному состоянию может лишь суровая реальность, в которой у нас лишь одна жизнь, а со смертью мы превращаемся в куски никому не нужного мяса.

И единственное, что от нас остается, – память и список деяний.