Сдается мне, что никакой грамотности нет.
Это только желание видеть у людей особое свойство, что-то вроде ясновидения или телекинеза.
Сейчас нет самого понятия грамотности. Никто не знает, «как надо», потому что нет авторитета
И тут целая цепочка заблуждений – советские историки изругали Екатерину Великую за написание слова «ещё» с пятью ошибками. Меж тем, как говорил мой знакомец, состоявшийся литературный критик, никакого сомнения в образованности императрицы нет, а просто отсутствовали правила письма.
Само понятие «грамотность» раньше означало то, что человек может записать что-то так, что его слова поймут другие, а теперь обросло дополнительными смыслами. Включая даже гордость некоторых людей за то, что они знают великую тайну «жи-ши» и оттого куда выше и лучше прочих.
Меж тем историческая грамматика – одна из самых сложных наук, но ясно одно: нормы меняются стремительно, правила зыбки.
Ничего постоянного нет.
Поэтому «Тотальный диктант» как начинание (которому уже, впрочем, десять лет) – чрезвычайно интересная штука
Во-первых, слово «тотальный» людям среднего и старшего возраста памятно по кадрам хроники – там Геббельс кричит о тотальной войне. Это слово на слух довольно угрюмое.
Во-вторых, сложность с выбором авторитетов, которые сочиняют тексты. (В одном из первых опытов с этим самым диктантом использовался фрагмент из Льва Толстого.) Спору нет, Толстой – писатель знатный, но его фамилия не Розенталь. Более того, русские писатели, собственно, и составившие славу нашей литературы, писали в ту пору, когда была в ходу буква «ять», да и много других исчезнувших ныне правил. К тому же многие великие – по-настоящему великие – писатели писали так, что от современной школьной учительницы ушли бы с полновесной двойкой на последней странице своего знаменитого романа. Дело тут не только, как в случае с императрицей Екатериной, в разных нормах или в отсутствии оных. Дело и в том, что даже очень хорошие писатели торопились в свой работе ради денег, а их жёны не всегда тщательно переписывали рукописи. Достоевский, к примеру, переживал, что не имеет столько дохода, сколько граф Толстой, и не может внимательно переписать свои тексты – а это не только стиль, но и правка описок и опечаток.
В-третьих, вокруг этого самого «Тотального диктанта» сразу начались свары и безумства – то ульяновский губернатор решил поменять текст, то иные возмутились тем, что текст сочинила гражданка Израиля...
Но всё это не так важно.
Важно то, что сейчас нет самого понятия грамотности. Никто не знает, «как надо», потому что нет авторитета. Раньше этим авторитетом было государство, обладавшее целой армией. В этой армии числилась уйма народа – от школьных учителей до дикторов радио и телевидения, журналистов и писателей. И вся эта армия была связана единым Уставом Грамотности.
Нынче же всё иначе – армия разбрелась по домам и новым начальникам: кто-то подался к белогвардейцам-пуристам, кто-то – к махновцам-циникам, кто-то – к красным экспериментаторам. Одни пишут «интернет» с большой буквы, а другие – с маленькой. И те, и другие приводят аргументы схожей силы, а авторитета всё равно нет.
Современный человек говорит: «А почему я должен следовать зыбкой норме, в которой не уверены сами академики и которая изменится через пару лет?»
Ему отвечают: «Ну ведь это так надо! Так правильно!»
На что справедливо получают: «Кому надо?»
Поэтому в «Тотальном диктанте» есть особое лукавство: кто определяет «правильность»? Это, поди, хорошие люди, но каков их авторитет в новой реальности?
Вдруг они переменят своё мнение и лет через пять скажут, что язык – живой организм и теперь всё надо по-другому. И «кофе» можно уже в среднем роде.
Что означает прекрасная пятёрка или сносная тройка на этом диктанте – неясно. Вдруг окажется, что запятую в этом месте можно ставить, а можно не ставить – всё зависит от авторской идеи. А идеи у современных писателей бывают довольно странные (как и сами писатели).
С писателями сложно – точно так же, как с музыкантами. А музыканты говорят: фальшивых нот не бывает – главное вовремя крикнуть, что играешь авангард.
Такая у них теперь грамотность.
Ничего страшного в этом нет, язык – что пелевинская бабочка, про которую писатель говорил: «Пока бабочка может летать, совершенно неважно, насколько изношены ее крылья. А если бабочка не может летать, бабочки больше нет».
Так и навык кодифицированного письма. Его ценность сложна, как сказочная приправа к пище – наверное, еда важнее приправы.
В остальном всё прекрасно – это то, что называется неправильным словом «движуха». Люди пишут, их проверяют, возмущённые ругаются по политическим поводам, а кто-то в результате узнает великую тайну «жи-ши». Она перевернёт его внутренний мир, сделает мудрее и чище... Или не сделает.
Это вопрос веры в грамотность – как в существование ясновидения или телекинеза.
В боях за тотальную грамотность остаётся одна проблема.
Нет того государства СССР, которое могло позволить себе единую для всех грамотность. Нет армии с единым уставом, нет наград и наказаний.
Грамотность стала не государственным, а частным делом.
Теперь само это слово можно писать хоть с двумя «м», хоть с одной – никто не скажет.
