Слава рассудку

Бывают такие легендарные писатели, чей статус невозможно определить в рамках новоявленной системы ролей и личин. Их рано называть живыми классиками и глупо называть культовыми фигурами; скорее это те, к кому на чисто интуитивном уровне кажется уместным обратиться в поисках утерянной ныне подлинности. В подобных случаях обычно учитывается биографический момент, то есть впечатление «настоящести» появляется не только благодаря самому тексту, но и за счет того, как он соотносится с реальными обстоятельствами жизни автора.

Куда Гаврилова ни записывай, ясно, что ему органически присущ тот самый ореол подлинности

Понятно, что при встрече с такими феноменами возникает опасность оказаться одураченным, поверить тому, кто сам ни во что не верит, или же в силу каких-то эффектов – запланированных или случайных – увидеть подлинность там, где ее и в помине нет. Но с другой стороны, чрезмерный скепсис и недоверие как презумпция тоже могут стать инструментами самоослепления. Благо литература предоставляет дополнительные, чисто художественные критерии – такие, например, как наличие правильно подобранных слов, сочетание глубины и точности. Не то чтобы это позволяло со стопроцентной надежностью отличать подлинное от поддельного, но все же.

На эти размышления наводит встреча с творчеством Анатолия Гаврилова, автора много обсуждавшейся в свое время повести «Берлинская флейта».

В сборник «Вопль впередсмотрящего» входит одноименная повесть, 15 рассказов и пьеса (обложка книги) (фото: inostrankabooks.ru)

Гаврилову 65 лет, он живет в городе Владимире, где работает почтальоном. От социализации через литературу, таким образом, далек. В литературной жизни не участвует (хотя не так давно получил премию Андрея Белого), пишет мало. В некой снобской системе координат, которую нынче никак не назовешь невостребованной, таких людей, наверное, принято записывать в маргиналы. Но куда Гаврилова ни записывай, ясно, что ему органически присущ тот самый ореол подлинности. И похоже, что ореол этот все же не является оптическим обманом.

Гаврилов пишет иногда скупыми, а иногда импульсивными фразами, которые на первый взгляд кажутся едва ли не случайными. Это – узнаваемо «словесное» письмо. При всех тематических и смысловых различиях разговор о Гаврилове предполагает упоминание таких фигур, как Павел Улитин и Евгений Харитонов; Саша Соколов и Михаил Шишкин владимирскому прозаику тоже, скажем так, не чужие. Хотя для самого Гаврилова, возможно, важны совсем другие ориентиры. Как бы то ни было, он занимается непопулярной по нынешним временам тонкой работой. Главный вопрос в том, каковы ее месседж и смысл.

На эту тему
• ММКВЯ породила новые мини-ярмарки
• Иличевский ввел моду на нестандартную прозу
• Вышел первый посмертный труд московского эзотерического гуру
• Самый загадочный российский автор выпустил третий роман

Повесть «Вопль впередсмотрящего», входящая в одноименную книгу наряду с 15 рассказами и пьесой, при беглом чтении может напомнить вышедшие из моды постмодернистские изыски. Автор то и дело отказывается от персонифицированной речи, цитируя пассажи из учебников истории и грамматики, располагая в художественном беспорядке какие-то клишированные бытовые описания и элементарные фразы на иностранных языках. Иногда это может напомнить, скажем, знаменитый «карточный» минимализм Льва Рубинштейна. Но постепенно становится ясно, что Гаврилова не стоит считать опоздавшим провинциальным концептуалистом и что текст в действительности не про слова и не про смерть автора, а совсем про другое.

Перебирание языковых четок, повторение затверженных вещей просто помогает создать приблизительную картину ментального пространства, парадоксальным образом сосуществующего с пространством физическим, в котором приходится решать до ужаса конкретные проблемы.

«Вопль впередсмотрящего» – это на самом деле не что иное, как довольно-таки масштабная и обобщающая картина провинциальной жизни, где мечты, как сказал в свое время Михаил Кузмин, пристыжают действительность. То тут, то там появляются детали, указывающие на место действия – Приазовье, Мариуполь (уроженцем которого является нынешний владимирец Гаврилов), но эту географию, в принципе, можно было бы заменить на любую другую. Из диалогов и лаконичных повествовательных фрагментов складывается отчасти абсурдистская, а отчасти донельзя реалистическая история о человеке, который планирует кругосветное путешествие и заказывает строительство судна в Стокгольме, а тем временем вынужден иметь дело с местными авторитетами и бороться за возможность своевременно приобрести уголь.

Таковы же и рассказы – из словесного месива вдруг получаются точные слепки с колоритных и порой нелепых жизненных ситуаций. Особняком стоит пьеса «Играем Гоголя», где по ходу действия встречаются Хлестаков, Чичиков, сам Гоголь и Поприщин.

Надо сказать, что воскрешение бедного Аксентия Ивановича в свете всего остального здесь выглядит неслучайным. Ведь проза, собранная в «Вопле впередсмотрящего», – это некая антитеза «Запискам сумасшедшего», ибо в ней действуют люди, сохраняющие рассудок там, где от тоски его уже сто раз можно было бы лишиться. И в этом смысле месседж книги, несомненно, жизнеутверждающий.