Проблема в том, что мы прожили с нашими дедушками-бабушками 30, 40 лет, и так и не смогли их понять. Понять, как можно было отдать себя родине с такой беспримерной полнотой − со всеми потрохами, так бесплатно, не попросив ничего взамен.

В Москве ощущение, что праздник приватизирован властью, становится буквальным: мы уже привыкли, что 9 мая город будет отдан победителям. Победителям, имеется в виду – по положению на социальной лестнице: политикам, чиновникам, ряды которых предусмотрительно разбавят на трибунах специально отобранными ветеранами. Не то чтобы я так уж любил Красную площадь и ее окрестности, но уже одно понимание, что в этот день мне лучше не соваться и близко сюда, чтобы не испытывать чувства унижения; и что вообще лучше бы уехать куда-нибудь за пределы города, чтобы не мешать «серым пиджакам» провести праздничное мероприятие совместно с другими, приезжими «серыми пиджаками» – уже одно это не способствует чувству патриотизма.

Примерно с десяток моих родственников погибли на войне – кто в партизанах, кто на фронте, кто в оккупации, а родной дед прошел войну от Сталинграда до Праги. Но 9 мая 2010 года на первом кольце обороны Красной площади от жителей Москвы меня наверняка остановит человек с ухом – точнее, с таким проводком над ухом, символизирующим контроль и порядок, а также продуманная, глубоко эшелонированная система переносных заграждений. «Нельзя, нельзя, нельзя, отойдите, обходите, объезжайте», – будем слышать мы в этот день, и это тоже не будет способствовать чувству солидарности.

При этом нам постоянно напоминают, что праздник всенародный, один на всех, и телеведущие пытаются уже месяца два мужественными голосами произносить скучные, непонятные им аббревиатуры и названия фронтов. И георгиевские ленточки стремятся раздать всем, словно рекламные буклеты в метро, а потом жалуются, что молодежь их использует в качестве шнурков или аксессуаров и что ими чуть ли не пол вытирают. Заставляют носить эти ленточки работников государственных банков, водителей общественного транспорта, милицию, чуть ли не клоунов в цирке, а потом жалуются, что к ленточкам почтения нет. Вешают, наконец, эти ленточки на рекламных плакатах – как недавно в Набережных Челнах, и спустя два−три дня стыдливо и поспешно их снимают, потому что рекламодатели жалуются, что несут убытки, поскольку ленточки важную информацию закрывают в углу плакатов.

Мы так и не смогли понять, как наши бабушки и дедушки отдали себя родине (фото: ИТАР-ТАСС)

Курьез, но в нем отражается тот разрыв, который называют ценностным. У нас любят говорить, что праздник Победы близок каждому, каждой семье, но на самом деле суть праздника давно уже ускользает от нас. И дело тут не в черствости рекламодателей, и даже не в глупости чиновников, а в том, что нынешняя жизнь устроена совершенно по другим принципам. Она не может быть подчинена какой-то одной, тотальной идее – как тогда, 65 лет назад, Победе – а, напротив, является компромиссом между взаимными устремлениями множества людей, каждый из которых преследует свои собственные выгоды. Цель сегодняшних людей – личное обогащение, что несовместимо с понятием самопожертвования, бескомпромиссной борьбы, отеческого долга и т.д. Нет более явного символа этой разницы мировоззрений, когда длинный ряд билбордов с призывом «купи, купи, купи» перемежается непривычным «помни, помни, помни». Мы и ветераны – люди с разных планет, люди, между которыми на самом деле давно нет ничего общего, кроме условных родственных уз.

Для них свобода – это наличие продуктов и товаров в магазинах по доступным ценам, которые должно обеспечить государство; для нас свобода – когда государство как можно меньше контролирует, принуждает к чему бы то ни было, вмешивается: оно, по нашему представлению, должно лишь охранять наше право зарабатывать и тратить деньги.

Поэтому мы можем сколько угодно водить хороводы, раздавать побрякушки, искать креативные решения, но мы в принципе не способны понять ветеранов, не можем понять их мотивации. Соответственно, мы не способны понять и сути того, что случилось 65 лет назад. И самое честное, что мы могли бы праздновать в этот день – наше восхищенное непонимание того, что они, ветераны, совершили.

Пожалуй, это последняя круглая дата, когда они еще представляют собой еще сообщество, общность – ветераны: через пять лет, к сожалению, их счет пойдет уже на единицы, и далее их число будет стремительно уменьшаться.

Наша проблема в том, что мы прожили с нашими дедушками-бабушками 30, 40 лет, и за все эти годы так и не смогли их понять. Понять, как можно было отдать себя родине с такой беспримерной полнотой − со всеми потрохами, так бесплатно, не попросив ничего взамен. На самом деле – хотя мы можем сколько угодно себя обманывать – нам глубоко чуждо такое поведение: нам непонятно, как можно добровольно, правдами и неправдами стремиться на фронт, где убивали.

С каждым годом этот праздник будет становиться все более сложным, потому что всё меньше будет становится прямых участников и свидетелей войны (фото: Эвелина Гигуль/ВЗГЛЯД)

То, что они, как правило, ничего нам толком не рассказывают, а отделываются общими фразами и смешными историями (смешными историями о том, как их едва не убило), говорит только о том, что они тоже не верят, что мы это способны понять. (Мой дед рассказывал как смешной случай: в 1942 году в их блиндаж упала бомба, пробив несколько накатов, и не разорвалась). И уж, конечно, они не рассказывают правды телеведущим, которые, кажется, неспособны испытывать человеческие чувства. Расскажите, говорят они, улыбаясь несмываемой красной помадой, – расскажите, дорогой… э-э-э … Никифор Петрович, как вы заслужили звание… то есть медаль «За отвагу»? – А перед этим они его долго натаскивали, тренировали и чертыхались про себя – какой нелепый старик, почему не хочет облегчить им жизнь, почему не хочет сказать в камеру две−три простые фразы?.. Неужели это так трудно?..

А он в единственном парадном пиджаке, который свесился набок, жарко в телестудии, пот льет ручьями, украдкой уже таблетку под язык кладет, его дрожащие руки в старческих веснушках. «Никифор Петрович! − голос дрожит, глаза слезятся. – Миленький, ну, давайте еще раз попробуем: вот мы вас как бы вот так вот спросим – а вот вы смотрите сюда, в камеру, и говорите как можно естественнее: «Мы встретили Победу в далеком сорок пятом…» Аллочка, да припудри же нос Никифор-Петровичу!..»

Весь этот мир бесконечно далек от их, ветеранов, понимания: в нашем мире с их точки зрения столько лишнего, столько гаджетов, подробностей, условностей, приспособлений − столько соблазнов, которые мешают просто взять и уйти на фронт. Наш мир отличается хорошо развитой индивидуальностью, мы много думаем о себе и высоко себя ценим: у нас от этого даже морщины появляются – оттого, что себя так ценим. Представить себе, что завтра нужно будет, допустим, все бросить и идти на фронт – невозможно; то есть это невозможно настолько, что даже невозможно представить.

Между тем это – и наш праздник. Как это выходит так, как это возможно – это и есть самое удивительное чудо. Чудо, что нас вообще хоть в какой-то степени это волнует. Чудо, что мы вообще способны понять абсолютную ценность этого события, что мы вообще обладаем собственной памятью и личным отношением к этому празднику, хотя много лет государство делало все, чтобы сделать его нам чужим.

С каждым годом этот праздник будет становиться все более сложным, потому что нам нужно будет соединять личное и общее – уже без них, без прямых участников и свидетелей войны. Как разбудить, как отыскать свою собственную связь с войной? Не государственную, не чиновничью, не телевизионную, но при этом общую? Как оживить этот праздник?

Между тем я, кажется, знаю способ послужить Победе. Как ни странно, такая возможность появилась у нас только сегодня – благодаря Интернету. Я постараюсь подробно рассказать об этом в следующей колонке.