Владимир Мамонтов: Про Кита

Кит Ричардс бросил пить. Вы знаете, кто такой Кит Ричардс? В компьютерной программе «Виртуальный гитарист» есть стиль: «Ричардс». Вам мало?

Слушай, расширяй сознание. Лети на борту комфортабельного лайнера. Когда достанут и прекрасные внучата. И заботливая жена. И любимая работа

Хорошо. Представьте себе, что есть мужик, который всю жизнь ни в чем себе не отказывал. Концерт идет три часа – и три часа он играет, бухает и курит. Его лицо состоит из складок, словно перед нами шарпей, занедуживший модельной анорексией. Девушки, видевшие его яйца, многое поняли о вечности.

Ах, ну да. Так бы и говорил. Это тот дедушка из «Роллинг стоунз», который не поет, не стучит и не басист. Ну, наконец-то. Так вот: он завязал.

Ему запретили врачи.

Он дожил до того, что ему можно что-то запретить. Где были эти врачи 30 лет назад? Они и близко боялись подойти к Ричардсу. Один врач, бывало, говорит второму: надо бы запретить Киту выпивать. Он так сопьется к семидесяти. А второй говорит: если он будет курить, не доживет и до восьмидесяти. А третий говорит: ребята, послушайте меня, нарколога, – Кит обречен, ему осталось лет сорок, не больше. А потом переглянутся, заржут и хором скажут: да ну его, еще обидится и даст в рыло. Мол, шли бы вы все – я не для того выписывал вам бессмертные соляги, чтобы вы ныли: Кит, стань паинькой.

В этой насмешке над смертью есть блистательная притягательность: легенда гласит, что какой-то медицинский центр затребовал себе тело Ричардса, когда он все-таки помрет. Чтобы изучить, почему он до сих пор не откинулся, хотя нарушил все законы здорового образа жизни. Тут он недавно с пальмы упал и впервые за долгие годы проверился у докторов, которые лечили перелом: здоровы сердце. Почки. Печень. Желудок. Даже кишки в пристойной перистальтической форме.

Голова тоже варит. И с большим вывертом: когда помер его отец, он был кремирован. Кит получил на руки урну с прахом. Знаете, что он сделал? Дорожку из пепла. И занюхал папашу.

Ну не красавчик?

Тут давайте сделаем перерыв. И послушаем подряд три−четыре песни «Роллингов». Мои рекомендации: «Rain Fall Down», «Jumping Jack Flash», «Angie», «Satisfaction».

Ну, типа E/A/E/A/E/B7/E/A.

Послушали? Проняло? Теперь ответьте: вы так умеете? Вы хотя бы понимаете, как это сыграть, чтобы на десятилетия, а то и на века?

Так какого же рожна вы курите, пьете и нюхаете, как он? На хрена вы переводите волшебную листву, очищенную коровьим молоком водку и порошок, который облегчил бы последние страдания смертельно больного, но бесполезно сгинул внутри вас?

У Ричардсов-Хендриксов-Клэптонов все, что они пьют, перерабатывается в вибрацию гитарного Бога. В звук, который отзывается в сердцах миллионов. Календарь у них внутри. Одному он дает двадцать шесть. Другим − шестьдесят с хвостом. Уж как получится.

Его лицо состоит из складок, словно перед нами шарпей, занедуживший модельной анорексией (фото: Reuters)

А у вас, бездарные и пустые пьяницы, во что перерабатывается живая вода? Вас хоть чем пои – хоть экологически чистой водкой. Хоть кровью венгерского бычка, хоть столетним коньяком. Кроме пьяной драки, слез жены, мертвого, тягучего и липкого сна на мокрой от испарины подушке, от вас нечего ждать.

This is the end, как говаривал Джим Моррисон. Недавно от водки умер мой сверстник. Он дожил до пятидесяти семи. Уже неплохо. Он делал все, что Моррисон и Ричардс. Только не пел и ни на чем не играл. И кроме меня, двух друзей, старой, как мисс Марпл, и истерзанной, как Ульяна Громова, сорокатрехлетней вдовы его никто никогда не вспомнит.

И ведь он знал об этом. Предчувствовал. Жутко страдал и пил еще больше. И нечем ему было за то оправдаться.

Так вышло, что я наблюдаю за жизнью в недавнем прошлом пьющей пары. Когда она по пьянке схватила нож и чуть мужика не зарезала (в городской его зашили, а в районной глаз поправили), они испугались и решили, что бросят. И держатся. Она убирает снег, чтобы отвлечься. А снег идет и идет. А она убирает – шорк, шорк лопатой. А он валит. А она гребет. Два дня шла эта битва. И она победила. Снег перестал.

А он электрик. Да не просто электрик, а хороший электрик. Почти что инженер-электрик. Но на время забыл об этом. Не до того было, пил русский богатырь. А тут как-то утром заходит в очках – в очках! – и говорит: а я такую штуку придумал, можно с пульта включать свет заранее, а потом идти. Когда ночь. Прям умный дом.

А еще, говорит, у вас пластинок куча. Есть «Роллинг стоунз»? Очень я их любил… люблю. Есть, говорю. А можно послушать? А запросто. А она в это время ловко так поварским ножом режет помидорки в яичницу и напевает что-то.

Я возьми и скажи: а Ричардс пить бросил. Он говорит: да ладно. А она говорит: а кто это?

Он решил, что я это так, для поддержания духа ему сказал. Пришлось газету показать.

Вечерами у них тихо. Но теперь это живая тишина, полная простых человеческих шорохов. То хихикнет кто-то. То музычка тлеет.

Чем мы должны ответить на принесение себя в жертву Высоцким, Хендриксом, Моррисоном?

Победой над снегом и над собой. Невиданной европроводкой. Здоровыми детьми. Внуками. Ударным трудом на благо семьи. Ну что еще бывает простого до пошлости, но единственно важного в жизни людей, которые не умеют так играть на фендере-стратокастере и сочинять такие песни? Вот это все и надо делать.

А за Ричардса молиться – во здравие, ибо волнуюсь я: бросив пить, протянет ли долго? Он и другие из своих морщин, красных кровяных телец и позвоночных дисков выстроили для нас доступную и удивительную вселенную, где можно без вреда оторваться. Стать ими – и остаться в живых: только поставь диск на проигрыватель. Слушай, расширяй сознание. Лети на борту комфортабельного лайнера. Когда достанут и прекрасные внучата. И заботливая жена. И любимая работа.

А помрет когда-нибудь (ибо все же смертны боги рок-н-ролла) за тебя он, летчик-испытатель порочного и притягательного мира.

Hey, hey, hey,
Тhat’s what I say.