Михаил Бударагин: Дайте ему уйти

Майкл Джексон, конечно, стал жертвой реальности, им же отчасти и сконструированной, – это единственный факт, который хоть как-то примиряет с происходящим. Но певца все равно жалко: он, прекрасный Питер Пен, человек-мечта, оказался после смерти пятидесятилетним лысым и хронически больным человеком. И пляски вокруг гроба должны были, видимо, актуализировать простую истину: пока индустрия может извлечь из Джексона деньги, она будет его хоронить.

Майкла Джексона просто страшно хоронить: если человек, который почти превратил себя в живой конструктор, смертен, то что же остается всем прочим?

Все действительно, на первый взгляд, именно так: смерть Майкла Джексона – крупнейшее медиасобытие лета: СМИ наперегонки публикуют новости из Лас-Вегаса, пластинки отлично продаются, известные музыканты поют на похоронах скорбные песни и признаются в любви к ушедшему, а входные билеты продаются по хорошей цене.

Отличный бизнес, парни. Элвис и мечтать о таком не мог.

Но деньги деньгами, а есть вещи и посильнее.

Похороны Джексона так долго крутят по радио еще и потому, что страх смерти – это наша ключевая цивилизационная фишка: мы еще не можем преодолеть смерть, но смиряться с ней и признавать ее всегдашнюю над нами победу уже не в силах.

Отчасти это – справедливый итог нашего триумфа: человек за XX век преодолел время, покорил пространство, победил почти все болезни, вышел в космос и обустроил наконец быт так, чтобы чувствовать себя мерой всех вещей. Правоту Протагора западный обыватель в полной мере осознал только сегодня, когда только старость и смерть стоят на пути полного и необратимого комфорта.

Похороны Майкла Джексона не просто постоянно откладываются – происходящее сопровождается сенсациями (фото: Reuters)

Смерть не подкупить, старость не оттянуть (хотя над этим и работает вся индустрия развлекательных массмедиа), косметологам и пластическим хирургам уже удается скрывать морщины, но скрывать меняющийся с возрастом характер, привычки, движения и взгляд они научатся еще нескоро.

В культуре вечного пубертата, в этой самой майклоджексоновой реальности, когда тебя не существует после сорока, смерть и старость предстают сначала досадным недоразумением, затем – по мере приближения к заветному возрасту – серьезными помехами, и под финал, который может растянуться и на десять лет, как в случае с Джексоном, и на все тридцать, – нависающей черной громадиной.

Таинство смерти и старости профанируется повсеместно и неутомимо: Алле Борисовне Пугачевой до сих пор, наверное, должно быть лет тридцать, Леонардо Ди Каприо – двадцать, а взрослеющие герои «Гарри Поттера» кажутся не столько взрослыми, сколько совсем уж неприлично старыми.

Но легче всего просто вытеснить смерть из ежедневного хода вещей: массовая культура возвращает просвещенное человечество в язычество, к замкнутому кругу, в котором мир рождается заново после полного разрушения каким-нибудь очередным пляшущим Шивой.

Майкла Джексона просто страшно хоронить: если человек, который почти превратил себя в живой конструктор, смертен, то что же остается всем прочим?

Шаманские пляски вокруг гроба певца – вполне ясный симптом возвращения назад. И то, что ожидает нас там, гораздо страшнее любой старости: идиотический навязчивый культ вечной улыбчивой молодости (главный герой «Обитаемого острова» – идеальный человек недалекого будущего, это к Стругацким не ходи) еще покажет воодушевленным гражданам Земли, что такое «выбывать из обоймы» в тридцать лет.

Так что лучше бы похоронить Джексона раз и навсегда.