Сотрудники госбезопасности по-прежнему гордятся преемственностью с Дзержинским

С созданием ВЧК началась новая эпоха в отечественных органах разведки и контрразведки. Есть большой соблазн представить эту эпоху единой и неделимой, а все функции контрразведки и разведки смешать и взболтать, не обращая внимания на контекст и исторические эпохи. Примерно так и поступают либеральные СМИ, публикуя подборки документов за сто лет по деятельности всей линейки ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ от «красного террора» до «денег партии». А зря.

От «охранки» к «чрезвычайке»

Формальным поводом для создания некоего объединенного органа разведки и контрразведки большевиков стала перехваченная 18 декабря телеграмма так называемого Малого совета министров бывшего Временного правительства, призывавшая всех чиновников к саботажу во всероссийском масштабе. На следующий день Совет народных комиссаров под председательством Ленина заслушал доклад Феликса Дзержинского о путях предотвращения всероссийской забастовки госслужащих, а еще спустя сутки была учреждена ВЧК. Изначально – исключительно для предотвращения упомянутой забастовки.

В самом докладе Дзержинского полномочия ВЧК были определены туманно, при этом указывалось, что «Комиссия ведет только предварительное расследование». Только позднее и очень постепенно ВЧК обросла дополнительными полномочиями и функциями, а в феврале 1918 года Ленин, склонный к изобретению звонких формулировок, назвал новый орган «нашим разящим орудием против бесчисленных заговоров, бесчисленных покушений на Советскую власть».

На тот момент в «разящем орудии» трудилось около 100 человек, в основном латышей, поляков и евреев, и они по идейно-революционным соображениям обходились без использования агентурной работы и прочих «буржуазных» методов. Правда, недолго. Но «секретных сотрудников» (сексотов) действительно придумало царское Охранное отделение, а не советская власть. Эта же «охранка» все свои архивы и досье в итоге передала «чрезвычайке».

Тогда же, в феврале, в специальном постановлении Совнаркома полномочия ВЧК были кое-как структурированы: «чрезвычайка» ищет и ловит, а революционные трибуналы – судят.

Само название ЧК из общего ряда революционных аббревиатур тогда не выбивалось – прилагательное «чрезвычайный» в обстановке всеобщего хаоса присваивалось всем и каждому психологического эффекта для и революционного пафоса ради. Существовала же параллельно Чеквалап – Чрезвычайная комиссия по снабжению валенками и лаптями Красной армии. Только впоследствии аберрация исторической памяти превратила слово «чрезвычайка» в синоним контрразведки и так называемого красного террора.

Чекисты Дзержинского получают очередное боевое задание. 1919 г. (фото: РИА «Новости»)

«Особые полномочия», которые и ассоциируются с «красным террором», ЧК получила 21 февраля 1918 года в связи с явным обострением гражданской войны, покушением Фанни Каплан на Ленина и убийством двух Моисеев – председателя Петроградской ЧК Урицкого и комиссара по печати, пропаганде и агитации, главного редактора «Красной газеты» В. Володарского (Моисея Гольдштейна; письменный псевдоним «В. Володарский» не имел имени).

Соответствующий декрет Совнаркома назывался «Социалистическое отечество в опасности!». Там говорилось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». Но до лета, когда гражданская война переросла в бойню, начался «белый террор», а положение на фронтах было для большевиков не очевидным, ВЧК применяла «особую меру» только в отношении уголовных элементов и крупных спекулянтов. По политическим мотивам не расстреливали, а многих вообще освобождали под честное слово.

И лишь по указу от 5 сентября ВЧК получила право на «непосредственную ликвидацию шпионов, диверсантов, иных нарушителей революционной законности», а также права и обязанности на расстрел «всех лиц, прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам» и на непосредственное осуществление «красного террора». Тогда этот термин появился впервые.

Постепенно формировались и структурные подразделения ВЧК. Военный и железнодорожный отделы были образованы 27 июня 1918 года вместе с «Губчека», что было критично важно для ведения войны. При этом прообраз внешней разведки – Иностранный отдел – был создан одним из последних, 20 декабря 1920 года. По стечению обстоятельств эта дата стала общей и для Дня сотрудников органов безопасности, и для Дня сотрудников внешней разведки, которых просто инкорпорировали в общий праздник, хотя по-хорошему их неплохо было бы развести во времени.

ВЧК просуществовала всего пять лет, и 6 февраля 1922 года ее полномочия были переданы ГПУ – Главному политическому управлению при НКВД РСФСР. Но память осталась.

В польском стиле

Статистические данные расстрелов по приговору трибуналов и во внесудебном порядке – вечный источник идейных споров. Крайние антикоммунистические исследователи типа Роберта Конквеста называют цифру в 140 тысяч человек. Другая сторона полагает, что со всеми натяжками за годы Гражданской войны ЧК отправила на тот свет 50 тысяч человек. При этом, по ряду данных, в ходе так называемого белого террора (и сопряженных с ним «зеленого террора», анархистского и украинского) было уничтожено как минимум 300 тысяч одних только евреев, что критиками ВЧК в расчет почему-то не принимается. Тема «белого» и «зеленого» терроров вообще непопулярна, и лишь в связи с установкой памятника Петлюре на Украине об этих событиях стали иногда вспоминать.

В РСФСР смертная казнь была официально отменена 17 февраля 1920 года декретом Совнаркома, который подписали Ленин и Дзержинский. Но через месяц Дзержинский своей волей вновь вводит «право непосредственной расправы» в прифронтовой зоне в Туркестане и на польском фронте. Так же он поступает в 1922 году в Сибири, секретной телефонограммой разрешив расстрелы на месте из-за разрастающихся крестьянских бунтов, чем легитимизирует действия, например, Аркадия Гайдара. Полпред ВЧК в Туркестане Глеб Бокий – интеллектуал, мистик, химик и парапсихолог – начинает закапывать басмачей живыми в песок (эта деталь в «Белом солнце пустыни» вполне реальна). А террор против соотечественников Дзержинского – поляков в Белоруссии и на Западной Украине – вообще принимает характер эпидемии.

У части историков есть мнение, что именно бесчинства «особистов», особенно в Первой Конной армии (Дзержинский наделил правом «непосредственной расправы» именно ЧК фронтов и подразделений на польском фронте), развернувшиеся не столько по классовому, сколько по национально-религиозному признаку, в итоге и привели к краху польского фронта. «Особисты» не то что по-польски – они по-русски почти не говорили, и польские крестьяне не воспринимали затянутых в кожанки комиссаров и чекистов с характерным говором как «освободителей польского трудового народа», массово сбегая под знак белого орла.

Мировой революции не случилось. Зато случился двадцатилетний кризис в отношениях между армейскими генералами-выскочками типа Тухачевского и чекистами, аннигилировавшими в 1937–1938 годах.

На эту тему
• Москве пора вспомнить о собственном кровавом счете к Варшаве
• Возвращение на Лубянку придаст памятнику Дзержинскому новый смысл
• История спецслужб плотно связана с ядами

Но вернемся к «железному Феликсу». В телефонограмме на польский фронт в 1920 году он особо упоминает свою историческую Родину – Белоруссию (на тот момент второстепенный участок), требуя расстрелов, а не Западную Украину и Малопольшу, где, собственно, разворачивались основные события советско-польской войны. Его фигура – сына учителя гимназии, владельца поместья Дзержиново, мелкого шляхтича Эдмунда-Руфина Дзержинского, и профессорской дочки из Вильно Хелены Янушевской, до сих пор притягивает к себе повышенное внимание. Кстати, при крещении ему дали двойное имя на латыни и по-польски – Феликс-Щенсный, то есть Счастливый, поскольку незадолго до рождения мать свалилась в погреб, но не разбилась – ее срочно увезли рожать здорового, хоть и преждевременного ребенка.

«Бермудский треугольник» между Вильно, Новогрудком и Гродно почему-то дал Польше критическое количество государственных деятелей разных эпох. Например, там родился Адам Мицкевич. А «начальник Польского государства» Юзеф Пилсудский учился с молодым Феликсом Дзержинским в одной гимназии – знаменитой Первой Виленской, только Пилсудский был на несколько классов старше и отзывался о Дзержинском крайне негативно, что важно для понимания дальнейших событий.

Доподлинно никто не знает, что подвигло вступить в партию Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (СдКПиЛ) 18-летнего шляхтича, мечтавшего стать ксендзом. И так активно вступить, что практически сразу после окончания гимназии Дзержинский оказался в Ковенской тюрьме за агитацию в ремесленных училищах, а оттуда прямиком уехал в далекую Вятскую губернию в ссылку. По русскому языку он имел в гимназии отметку «удовлетворительно», по французскому – «хорошо»; на Северном Урале парнишке пришлось не сладко.

Да, после смерти отца от туберкулеза семья Дзержинских с девятью детьми жила не богато, но это не повод. Дзержиново – изолированный хутор мелкой литовской шляхты (сейчас там дом-музей), недоступный для влияния городских социал-демократов или либералов. Ближайший политический путь ему был – как у Пилсудского, в националисты. Но конкуренция с «начальником Польского государства» стала его судьбой.

В возрасте 20 лет молодой пан Юзеф Пилсудский был арестован по делу об организации покушения на Александра III и уехал на пять лет в Восточную Сибирь после года в Петропавловской крепости. Его старший брат Бронислав был приговорен к повешению вместе с Александром Ульяновым, но в последний момент помилован и отправлен в Сибирь на 15 лет. При этом Пилсудские – древний и очень богатый род, получивший герб Заремба за отличие в Грюнвальдской битве. А отец Феликса Дзержинского зарабатывал на жизнь учительством в сельской школе.

У Пилсудских – 12 детей, у Дзержинских – девять. Отец Юзефа – Юзеф Винцент Петр Пилсудский – во время польского восстания 1863–1864 годов был комиссаром «Жёнда Народовего» (главой Народного правительства) Литвы в Ковно (Каунасе), а Дзержинские в годы восстания огурцы солили и за пасекой ухаживали. Такое запоминается в поветах надолго, и принято считать, что ненависть между Феликсом Дзержинским и Юзефом Пилсудским родилась еще во время учебы в гимназии. В итоге именно этот подростковый конфликт развел двух харизматиков по разные стороны политического спектра предреволюционной Литвы, что критично сказалось на судьбе всей империи.

Действительно железный

Монструозную спецслужбу, созданную Дзержинским на пустом месте (в здание Страхового общества на Лубянке после переезда из Петрограда вселилось всего 140 сотрудников, которые там же и жили), до сих пор связывают исключительно с его именем. Но одним бытовым фрейдизмом здесь не обойтись. Дзержинский действительно конкурировал со своим антагонистом, который его в упор не замечал, но был верующим марксистом, а не ленинистом. И, возможно, был готов «поднять ГПУ» (по словам Сталина) на поддержку Троцкого.

Именно Дзержинский был назначен председателем комиссии по организации похорон Ленина, то есть по дальнейшей традиции становился первым претендентом на пост главы партии. И неизвестно, как бы все пошло потом, но Сталин все-таки учился в семинарии, а Дзержинский в нее так и не попал, окончив восемь классов Виленской гимназии. Силы были не равны.

Сразу после передачи полномочий ЧК в НКВД «чрезвычайка» начинает в ней растворяться, в том числе в кадровом плане. Предположительно, уничтожение ЧК как отдельной структуры было связано с ее чудовищным международным имиджем, созданным эмигрантской пропагандой, от которого не избавились и до сих пор. Шла подготовка к Генуэзской конференции, и требовался новый образ советской страны, что в том числе требовало переименования структуры, сама аббревиатура которой наводила ужас.

#{smallinfographicleft=789709}С ГПУ, кстати, было не лучше – ею в Западной Европе тоже пугали детей. В 1940 году в Германии был снят пропагандистский фильм «ГПУ», где аббревиатура расшифровывалась как «Гибель, Паника, Ужас» (Grauen, Panik, Untergang). О заезженности терминов, произошедших от КГБ и ФСБ, и говорить нечего. Традиционное «чекист» в этом ряду стало постепенно теряться.

Впоследствии вся система контрразведки и разведки подвергалась десяткам реорганизаций, с добавлением и изъятием полномочий и функций, проследить историю которых – отдельный многостраничный труд. Например, в зависимости от ситуации в стране борьба с бандитизмом и организованной преступностью раз пять–шесть передавалась из контрразведывательного ведомства в милицию и обратно. А республиканские наркоматы (ранее – управления ГПУ-ОГПУ) государственной безопасности несколько раз то упразднялись, то создавались вновь под разными названиями.

От первого, «дзержинского», призыва руксостава не осталось и следа уже к середине 30-х. За все советское время систему реформировали столько раз, что говорить о какой-то последовательной линии развития не представляется возможным. Традиции защиты интересов государства это не отменяет, но валить все в одну кучу просто нельзя.

Однако фигура Дзержинского для сотрудников органов безопасности оставалась неизменной на протяжении всего этого времени и превратилась во что-то вроде культа. Отсюда и непрекращающиеся разговоры о возвращении знаменитого памятника на Лубянскую площадь. Впрочем, это скорее вопрос оценки событий августа 1991 года, а не ностальгии работников контрразведки. К тому же, по ряду данных, погром на Лубянской площади прикрывал реальную спецоперацию: одновременно при участии сотрудников посольства США из помещений ЦК КПСС на Старой площади изымались документы, в том числе и сверхсекретные архивы. Шум на площади отвлекал внимание и мог стать прелюдией к операции в самом здании КГБ по тому же сценарию, как это было в Берлине с архивом Штази, который «восставший народ» организованно вынес за пару часов в коробках, которые «стихийно» принес с собой.

Через увязку всех исторических эпох и всех функций органов госбезопасности в нечто единое до сих пор ведется дискредитация и самих служб, и отдельных сотрудников. Исторический контекст при этом отвергается вовсе, проводится прямая линия от «красного террора» (минуя борьбу с беспризорничеством и восстановление железных дорог) к современности. Меж тем, явно не стоит сравнивать борьбу с подпольем на Западной Украине и в Прибалтике в конце 40-х – начале 50-х с современной борьбой с международным терроризмом. Но других аргументов у либеральной пропаганды просто нет. Отсюда абсурдные требования «покаяния» от внуков и правнуков тогдашних сотрудников ЧК-ГПУ-ОГПУ и призывы обнародовать «позорные списки чекистов», которые и так известны по архивным документам.

Другое дело, что история ЧК того периода времени создавалась в основном усилиями другой пропаганды – советской, и порой очень талантливо. Сейчас эти сценарные схемы и литературные ходы кажутся устаревшими и, видимо, требуют обновления. Существуют и очевидные пробелы, например все те же «белый» и «зеленый» террор, а вот разведывательные операции освещены достаточно широко. Но если преемственность организаций и поколений сохраняется хотя бы на уровне профессионального праздника 20 декабря (призывы перенести его на более древнюю и более абстрактную дату, например с отсылом к петровским временам, понимания не нашли), то можно было бы пересмотреть и «подачу материала».

Для подавляющего большинства сотрудников органов госбезопасности и разведки эта дата (как и непрерывность линии от ВЧК, и фигура Дзержинского) незыблемы. И это, наверное, все-таки правильно, поскольку именно на ХХ век пришлись наибольшие тяготы для отечественных специальных служб, как бы они ни назывались и в каком бы историческом контексте ни находились.

А попытку тотального отрицания советского опыта мы уже проходили. Ни к чему хорошему это не привело, в том числе и в вопросах государственной безопасности.