В ленте мелькает недавний богохульный клип Шнура и сообщения о смерти 17-летней Ноа Потховен из Нидерландов. Конечно, Шнур и Ноа Потховен – совершенно разные люди из разных стран, которые никогда не знали друг друга и никак друг на друга не повлияли. Но клип и смерть Потховен – это симптомы одного и того же. Разрушения солидарности и смысла.
Но рассмотрим все по порядку. Смерть девочки-подростка из Нидерландов мировые СМИ сначала приняли за еще один случай эвтаназии. Первоначально эвтаназия (умерщвление человека врачами по его просьбе) была легализована для случаев, когда человек умирает в невыносимых мучениях, а надежды на выздоровление нет никакой. Но довольно скоро эта практика распространилась даже на людей физически вполне здоровых и просто пришедших в сильное уныние. Как, например, Нэнси Верхельст, которая сделала операцию по «перемене пола» и осталась глубоко несчастной – так, что попросила ее умертвить. Что с ней и сделали.
Другой известный случай – женщина, как сообщается, немного старше 20 лет, которая была подвергнута (там же, в Нидерландах) эвтаназии из-за психологических проблем, связанных с пережитым ей сексуальным насилием. Поэтому неудивительно, что смерть Ноа Потховен тоже сочли эвтаназией – ее случай похож, она тоже страдала от психологических последствий насилия. Но, согласно поступившим уточнениям, дело было не совсем так. Врачи не умертвили девушку, а просто дали ей заморить себя голодом, отказавшись от попыток кормить ее насильно.
Юридически это отличие, возможно, спасет врачей от разбирательства в связи с юным возрастом жертвы, но фактически разница невелика. Они отказались спасать жизнь суицидального подростка.
При этом врачи – не преступники в том смысле, что они не нарушили никаких сложившихся в их обществе норм: юридических или хотя бы моральных. Дать желающему умереть – это новая норма. И эта норма является частью более широкой идеологии, которая все более утверждается на Западе в качестве обязательной – и все более просачивается к нам.
Еще не очень давно считалось само собой разумеющимся, что вытаскивать человека из петли – долг окружающих и особенно врачей. Поощрять человека к самоубийству, снабжать его веревкой и мылом, обеспечивать безболезненное осуществление задуманного, если человека удерживает от рокового шага страх боли, считалось вопиюще аморальным и преступным. Человеческая жизнь считалась стоящей того, чтобы ее спасать.
С тех пор многое изменилось – причем изменилось уже на уровне умолчаний, которые не проговариваются вслух и просто принимаются как само собой разумеющиеся.
Конечно, тектонический сдвиг в современной культуре невозможно описать кратко, но если сосредоточиться на главном, то это разрушение представления о смысле, солидарности и долге. Смысл означает, что твоя жизнь стоит того, чтобы быть прожитой. Ты не напрасно и не случайно пришел в этот мир. Этот смысл существует независимо от того, осознаешь ты его или нет – твоя жизнь включена в некий контекст и является частью чего-то большего, чем ты сам. Первоначально вера в смысл связана с надеждой на Бога, который создал каждого из нас. И который, если мы доверимся Ему, приведет нас, через все беды и испытания земной жизни, к чему-то невероятно утешительному и прекрасному, к жизни вечной и блаженной.
- Эвтаназию после изнасилования разрешили 17-летней девушке
- В РПЦ отреагировали на новый клип «Ленинграда» об Иисусе
- Сергей Худиев: Учителя смерти
Вера в то, что жизнь обладает смыслом, может держаться – на уровне умолчаний и подразумеваемостей – и в людях, уже оставивших Бога. Существует культурная инерция, когда люди держатся норм и представлений, уже никак не укорененных в их картине мира. Эта инерция побуждает людей верить в то, что жить стоит. Даже если в данный момент человек переживает глубокое уныние и страдание, он должен жить дальше – чтобы дожить до чего-то лучшего. А окружающие должны помогать ему дожить.
Переживание смысла жизни тесно связано с сознанием солидарности и обязательств. Ты должен жить – таковы твои обязательства перед Богом и (или) людьми. Даже в чисто светском варианте – люди в тебя вложились, тебя учили, лечили, воспитывали, ты не можешь просто так всех кинуть и умереть. С другой стороны, ты должен заботиться о жизни других. Это твой долг как члена человеческого сообщества. Жизнь – как твоя, так и других – огромная ценность, причем независимо от того, признаешь ты сам ее или нет.
Но эта инерция иссякает – и воцаряется другое отношение. Хочешь умереть? Умирай! Ты не обязан жить, а мы не обязаны тебя поддерживать. На словах это подается как торжество личной автономии – ты имеешь право умереть, когда решишь сам! На деле это означает осуществление ницшеанского девиза: «Того, кто падает, надо еще подтолкнуть».
Люди могут переживать тяжкие психологические (и психиатрические) проблемы, особенно в молодости. Но если они переживут их, они имеют шанс прожить долго. Человек, который лишает себя жизни в 17 лет, лишает жизни себя и 20-летнего, и 30-летнего, и 50-летнего – это решение, которое принимается в текущем состоянии отчаяния, лишает человека всей жизни. Обычно люди, спасенные от попытки суицида, благодарны за то, что им не дали умереть. Тем, что с ними стали возиться, их стали вытаскивать, им показали, что их жизнь имеет значение, что другие люди хотят, чтобы они жили. И они благодарны – всю свою долгую оставшуюся жизнь. Которая стоит того, чтобы быть прожитой.
Прогрессивный образ действий состоит в другом – подловить человека, когда он переживает тяжелый кризис, и помочь ему умереть.
Это дико для большинства из нас, но это полностью ожидаемо в картине мира, которую блестяще описывает Ричард Докинз: «во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия». В такой вселенной человеческая жизнь бессмысленна, и единственной ценностью остается комфорт. Если человек испытывает острый дискомфорт и является источником дискомфорта для других – его жизнь воспринимается как отрицательная ценность.
Как со всем этим связан ролик Шнура?
Люди живут (как личности и как общества) благодаря тому, что разделяют систему ценностей, которая наделяет их жизнь смыслом, долгом и солидарностью. Эти ценности могут играть такую роль до тех пор, пока к ним относятся с уважением – достаточным, чтобы позволить им влиять на свою жизнь. Культура посвящена утверждению этих ценностей, а антикультура – их разрушению.
Великие произведения искусства учат благоговению; антиискусство учит презрению и глумливой насмешке. Человек может быть лично неверующим, но относиться к святыням своих предков с почтением, потому что он осмысляет свою жизнь в единстве со своим народом и преемстве со своими предками. Когда Шнур или другие подобные деятели «современного искусства» глумятся над презренными верованиями презренных туземцев этой страны, они трудятся над разрушением и смысла, и долга, и солидарности. Они трудятся над разрушением страны, цивилизации и конкретных жизней.Я не о том, что Шнура надо непременно преследовать судом, я о том, что нам необходима ясность взгляда и ясность суждений. Существуют силы добра и зла, созидания и разрушения, жизни и смерти – и между ними есть огромная разница. Для начала было бы хорошо не приветствовать и не поддерживать силы смерти и бессмыслицы.
И стоять на том, что святыня достойна почитания, а человеческая жизнь – от зачатия до естественной смерти – стоит того, чтобы быть прожитой.
