Поглядел тут на монумент «Разорванное кольцо», что символизирует прорыв блокады Ленинграда, как на произведение искусства и ужаснулся.
Конечно, для жителей Санкт-Петербурга этот растиражированный памятник очень много значит, и насмерть заассоциирован с подвигом жителей города в эпоху войны, но это самое «Разорванное кольцо», изготовленное в брежневские времена скульптором Симуном, – на самом деле просто кошмар бездушия.
Это ничем, по сути, не говорящий ни о подвиге, ни о городе папуасский тотем
Это ничем, по сути, не говорящий ни о подвиге, ни о городе папуасский тотем, ровно как и львиная доля всего, что наштамповал за долгую жизнь упомянутый Симун, а также Неизвестный, Берлин, Сидур и другие, менее заметные советские ваятели той поры.
Полагаю, все это принималось ЦК КПСС только потому, что это «социалистическое новаторство в искусстве» было бесконечно далеко от традиций России и русского народа.
Ведь эта ужасающая в своей безликости бетонная арка, к которой носят цветы, не только ничем не напоминает о войне, России и Ленинграде – она интересна тем, что ее можно поставить в любом месте мира и по любому поводу.
Неужели нельзя было как-то намекнуть на Петербург? На Россию? На русский народ?
Но нет, брежневское время этого категорически не позволяло, упорно штампуя шедевры, в которых столь нервировавшего Бабу Ягу пресловутого русского духа не было ни на грамм.
И очень удивительно было видеть слезы и стенания отечественных либералов по поводу так называемой бульдозерной выставки, ведь в упор не понять, по какому принципу одно уродство тогда гнобили, а другое превозносили и тиражировали?
Разницы между тем и этим ровно никакой нет!
Разницы нет настолько, что все эти местечковые «Микеланджело» в конечном итоге дружно свалили за бугор, где одни на склоне лет лепили надгробия для американских банкиров, а другие – писали американских президентов.
Поздние творения самого Симуна не поддаются описанию – помню какую-то голову, торчащую из чемодана, и еще одну, с мужским половым органом на макушке.
Эта ужасающая в своей безликости бетонная арка ничем не напоминает о войне, России и Ленинграде (фото: В. Барановский/РИА Новости)
|
Странно, но в ту же брежневскую эпоху было создано немало качественных монументов погибшим во Второй мировой войне – со вкусом, мастерством и национальным колоритом. Все они – в национальных республиках.
Например, в Северной Осетии в те годы нашлись мастера, создавшие памятник жителям Куртатинского ущелья, не вернувшимся с войны, – оседланного горского коня, потерявшего седока.
Но в коренной России это, видимо, было запрещено – ставилось безликое барахло типа симуновского, обязательно в абстрактной форме и без малейших намеков на почву.
Кажется, тогдашние власти знали, с какими священными чувствами люди шли к памятникам героям войны. Ведь к тому моменту она кончилась относительно недавно, были живы множество ее свидетелей, и люди приходили к монументам с другими чувствами, чем теперь, скажем так, более сильными.
И что делали все эти «Суслов, Устинов, Долгих, Капитонов»?
Подсовывали в качестве мест поклонения жуткие капища, созданные в так называемой общечеловеческой, нарочито безликой манере. Ни с родиной, ни с торжеством, ни с горем, ни с Богом связать их невозможно – полагаю, эта монументальная наглядная агитация, бесконечно далекая от прекрасного и национального, была одним из мощнейших орудий по оскотиниванию масс.
Впрочем, одно дело Москва и Петербург, а другое – провинция.
Если взглянуть, к примеру, на Новосибирск, в те годы ни разу не житницу и не здравницу, а строго кузницу – какие там ставили дешевые и кошмарные неолитические менгиры, то по сравнению с этим творения Сидура и Симуна покажутся вышедшими из-под резца Праксителя. Отчего так?
Видимо, оттого, что социалистическая система в том виде, в каком она представала в брежневское время и до самого своего конца, была основана на одном – на эксплуатации богатств России.
Без потоков сырья, вычерпываемого из недр Сибири, ничего бы не действовало – ни югославские фармзаводы, ни венгерские автобусные цеха, ни чешские домны, ни литовские атомные станции, это сырье обменивалось на барахло, продаваемое в «Березках», на эти средства кривлялись актеры и «сатирики», плясал «Ромэн», снимались грузинские фильмы, разливалась пепси-кола и гулял в «Интуристе» паршивый и пошлый тогдашний бомонд с Галей Брежневой и ее циркачами.
И тут нужно понимать – этот праздник должен был длиться сколько надо и когда надо закончиться, и согласия русских испрашивать на это никто не собирался.
Вся мощь той системы была направлена на ключевой народ пирамиды – именно ему создавалась самая мощная фата-моргана. На окраинах могли дать слабину и даже в нацрегионах РСФСР, но не в коренной России.
И если от сравнительно малочисленных советских племен, например от грузин, система откупалась, устроив тем небольшой оазис сравнительно годного потребления, то русских система задуривала немилосердно, по-настоящему.
Именно тут водочные водопады лились без ограничений, именно тут людей сгоняли с земли и поселяли в бетонные скворечники без сантиментов, и вальцы урбанистической цивилизации жестко перемалывали всех и вся, именно тут особо свирепо действовало гестапо профанированного интернационализма (давая изрядную, как мы знаем, слабину на окраинах).И даже для поклонения героям тут ставились исключительно индейские тотемные столбы со звездами, чтобы никаких мыслей не возникало, ни плохих, ни хороших – вообще никаких.
Русский человек в брежневскую эру видел тропический океан – но юнгой с какого-нибудь крейсера «Москва», избитым старослужащими, и потом гордился этим всю жизнь. Русский человек в брежневскую эру получал по праздникам пошлую местечковую баланду от Рязанова-Захарова, а потом весь год ее с удовольствием вспоминал.
Тут стоит печально отметить, что это длится по сей день. По сей день «Пугачиха», по сей день «Ирония судьбы» и «Чародеи», по сей день Райкины и Жванецкие.
И даже для современного патриотического мемориала ничего лучше истуканов от культового у либералов житомирского лепщика Сидура не выбрано.
Ну, еще бы, ведь «статуи его работы украшают Нью-Йорк».
