...На 57-м павильоне ВДНХ, где в воскресенье проходил форум молодежного отделения Общества русской словесности, висела большая, в высоту здания, растяжка. «У России только два союзника – ее армия и флот», – гласил суровый вердикт. И тут же – портрет государя-императора. Все как полагается. Когда я подходила к павильону, из всех репродукторов ВДНХ дребезжала ритмичненькая англоязычная попса.
Литература должна объяснять нации, что она такое, в чем ее сила, в чем ее нуждающаяся в преодолении слабость
Как же хочется сказать: нет, у России есть еще союзник – русский язык! И что это за бардак такой, что пространство для народного гулянья в столице нашей родины организовывается под иноязычные два прихлопа, три притопа! Впрочем, в патриархальном русском городе это выглядит даже более дико… а ведь бывает и там, еще как бывает!
Признаюсь, мне хотелось услышать про это на форуме русской молодежи. Увидеть конфуз от повседневно обволакивающей наш мозг густой пеленой чужой культуры. Но трудно надеяться, когда молодежь под это самое росла.
В итоге на форуме молодые люди исправно рассказывали, что русскую классику любят и ценят. Что классика нужна, и вообще – иностранцы вот тоже ее любят. И еще рассказывала молодежь, что те, кто заканчивал обучение в начале двухтысячных, не умели двух слов связать, говорили вообще плохо. А теперь – гораздо лучше.
Наверное, это и правда. И хорошо. Я сама не раз писала, что русская классика – наш надежный союзник. И когда мой товарищ, аргентинский переводчик, рассказывает, что в Аргентине русская литература заканчивается на Довлатове, эту русскую литературу они любят, а что было потом – не знают, я… завидую ему. Я (страшно вымолвить) сама иногда хочу, чтобы русская литература заканчивалась где-нибудь на семидесятых.
Так что верно: молодежь любит русскую классику (особенно вот книгу «Мастер и Маргарита» любит, которую суровые деятели из старшего поколения требуют запретить «за сатанизм»; в очередной раз это прозвучало на том самом форуме). И иностранцы любят русскую классику, о чем приезжают трогательно сказать нам на форумах и конференциях. Беда в том, что этого мало.
У нас нет современной литературы, потому что нет собственных современных смыслов (фото: Рамиль Ситдиков/РИА Новости)
|
Приведу яркий пример из только что вышедшей книги Натальи Тен «Образ России в современном Китае». Китайский писатель Лю Банхоу, занимавший пост начальника департамента культуры администрации провинции Хэйлунцзян, выступил инициатором создания Айгуньского исторического музея, где представлены «история Айгуня, агрессии царской России в Китае и китайско-российской войны».
Во дворе музея расположена скульптура, изображающая руки матери, держащие глобус. На одной руке недостает пальца, что означает «отторгнутую одну десятую часть территории Родины»… Айгуньский договор 1858 года считается китайцами «позорным» и «неравноправным», их мечты о реванше находят отражение даже в школьных учебниках истории.
Но тот же самый Лю Банхоу – большой поклонник русской литературы, и рядом с Айгуньским историческим музеем, повествующим об агрессии и коварстве русских, по его настоянию установлен памятник Чехову с надписью «Русский писатель Антон Чехов посещал Айгунь с дружественным визитом». Видите, как удобно?
Когда на одной чаше весов – литература, а на другой – прагматика, можно не сомневаться, какая чаша перевесит. Мы это наблюдаем постоянно: сколько эмигрантов, вправду уехавших и внутренних, русскую классику знает, любит, цитирует… но жить, отдыхать, учить детей предпочитает – на Западе и по западным правилам. Одно другому не мешает. Напротив, цитировать русскую классику можно так, что она ровно этот образ жизни обоснует.
Классика – это всего лишь книги, толкуемые, интерпретируемые. Литературный канон – это всего лишь мало книг, имеющих большое значение. А почему они имеют большое значение? Почему именно эти книги?
Принято оперировать мало что значащим выражением «Россия – литературоцентричная страна». Часто добавляют: «так уж вышло», «так получилось». Тайна. Судьба.
Объяснить затруднительно. Это очень удобно, потому что дальше канон можно кроить без лишних мыслей: оставляем застывшее в бронзе («так получилось»), прочее – отдаем на откуп свободной вариативности и непременно вводим современную литературу. Почему? Ну, просто потому, что она современная (премии, тиражи, дружественные литераторы, созвучные идеи).
Не надо делать так. Все не так мистически-неразрешимо. Наша страна – не единственная, у которой в хребте – национальная литература. В Финляндии почитают книгу Алексиса Киви «Семеро братьев» (1870) – «это история семерых братьев, осознавших, что грамотность – ключ к счастью и хорошей жизни», «с тех пор чтение стало неотъемлемой частью финской культуры» (цитирую книгу Паси Сальберга «Финские уроки»).
Во Франции до 1880-х гг. нормативный французский язык нередко приходилось преподавать деревенским детям в качестве второго, настолько сильно он отличался от их повседневного наречия. Нация создавалась с опорой на общенациональный патриотизм в образовании. Например, каждый ребенок читал и перечитывал «Путешествие по Франции» Брюно – историю о двух крестьянских мальчиках, оставивших дом после смерти отца, который завещал им жить как настоящие французы. Впервые опубликованная в 1877 году, эта книга к 1884 году переиздавалась 108 раз, а к 1900 году было продано более восьми миллионов экземпляров…
Про Китай, где веками передаются истории о примерном поведении трудолюбивых и упорных учащихся (36% учебного материала в курсе китайского языка!), и говорить не приходится. Великая это литература или невеликая – она важна для нации, и важна не мистическим притяжением, а конкретным содержанием, которое до сих пор осознается как актуальное.
Школьный канон составляется не для «полюбить чтение» – не перечесть тех, кто чтение любит, но обязан этим не школе.
Школьный канон составляется не для эстетики – смакование творческих глубин и высот, скорее, дело специального образования
Школьный канон составляется не из чувства приличия и абстрактного представления о Толстом и Достоевском как национальных скрепах – как только доходит до конкретики, о различных интерпретациях творчества сих гигантов и их личностей ведутся яростные споры; для кого-то Толстой – праведник, для кого-то – едва ли не антихрист.
Нет, школьный канон должен существовать не потому, что «так принято», не «из уважения к классикам». Он должен существовать для нации. Для того, чтобы рассказывать ей, что она такое, в чем ее сила, в чем ее нуждающаяся в преодолении слабость. И вот тогда становится понятно, почему канон – актуален. Становится понятно, как скорректировать канон (он – не догма). Но только в том случае, если есть представление о самой нации.Не сказать, что такого у нас совсем не бывало: всякий знает, что «Война и мир» в курсе школьной литературы имеет отношение к воинской славе. В советский период литература была осознана как инструмент идеологического воспитания, и небезуспешно, беда только, что идеология не выживает без правды жизни, и уж тем более это касалось современной (тому времени) литературы, когда она прямолинейно клепалась под заказ на коленке.
У нас нет современной литературы, потому что нет собственных современных смыслов. При этом изящная словесность у нас очень даже есть. Те, кто хорошо пишет, умеет писать, умело рассуждает про всякие общечеловеческие дела, у нас очень даже есть. Но изящный стиль – первое, что гибнет в переводе, а слушать российские рассуждения про общечеловеческие дела – кому интересно? Здесь это интересно группе единомышленников, а за границей – никому не интересно, эта поляна надежно занята англосаксами, умело отождествившими себя с человечеством. В итоге почти вся современная российская литература греется в мертвенном излучении ГУЛАГа (за неимением другого репрессии можно продать как «русскую специфику»), а патриотическая публицистика упивается победой семидесятилетней давности.
Мы не знаем, кто мы, чего хотим, и поэтому нам нечего сказать, даже если мы умеем хорошо говорить. Конечно, героизм предков – понятие важное, в основе бытия всякого аристократического дома лежит легенда о славных предках, до которой потомки тянутся, как до высокой планки, и если удается – о них тоже создадут легенду. Ну а когда не тянутся – заходит речь о вырождении. Обветшалые дворцы, заученная утонченность манер… «Мы любим классику». Да, это прекрасно, господа.
В своих клятвах любви и почтения к классике без понимания, каково ее живое значение в нашей жизни, что она объясняет, а что – не объясняет (и не потому, что «другое время», а потому, что ее писали люди, они знали и понимали не все), мы похожи на аристократов-импотентов: все лучшее с нами уже было.
