Искусство наполняет жизнь смыслом, красотой, подлинностью. Взглядом на Нику Самофракийскую хорошо бы начинать день, а стоянием пред Пьетой Микеланджело оканчивать. Но в Москве бываешь не часто. И не всякий раз удается найти время для музеев и выставок. В этот раз – получилось.
Поп-арт и гламур не хотят признавать, что их предназначение быть обслугой – декораторами, официантами, портными
И вот поднимаюсь на второй этаж Пушкинского музея, где ждут меня встречи с Вечностью. Но что это?! Зал заполнен пестро расфуфыренными цветными шелками и стеклярусом женскими фигурами, словно по недоразумению занесло меня на маскарад, элитную pre-party, ярмарку девиц для миллионеров. Предложение большое, но выбирать не из кого – модели все как одна с мелкими головками, с плоскими, лишенными всяких индивидуальных черт лицами.
Между тем они в центре, на свету, а скульптуры и барельефы теснятся в тенечке вдоль стен. Пытаюсь выбрать позицию, чтобы видеть всё же творения Фидия, Пифокрита, Праксителя, заслониться от нашествия манекенов.
Но разряженные куклы бесцеремонны, нахальны, смотрят пустыми глазами в уверенности, что это они, а не солнечные боги и богини, правят сейчас миром, и зал, и музей, и весь город принадлежат им. И это ради них, пластмассовых красоток в цветном тряпье и бриллиантах, а не для Афродиты Милосской, подъезжают богатые и столь же разряженные господа.
Да, большинство посетителей (скорее, посетительниц) действительно, не интересуясь искусством, разглядывали наряды от Юдашкина, чья коллекция каким-то образом проникла в залы Греции и Рима, итальянского Ренессанса, немецкой Реформации и «затмила» духовное наследие человечества.
Скажут: наряды известного модельера – тоже в своем роде искусство. Конечно, кто же спорит, своего рода искусство, только гламурное, вроде поп-арта. Но возможно ли соединить вечное и сезонное, божественное и утилитарное, подлинное и глянцевое? Какой-то нелепый «сюр» вышел из этой затеи.
Кстати, и модели Юдашкина в другом, автономном, специально для них отведенном пространстве выиграли бы. Соседство же с богинями и грациями, простите уж, только подчеркивало их жалкую простоту, создавало впечатление мишуры и барахольности. Так смотрятся бумажные цветы среди живых роз, церетелевы зверушки рядом с кремлевскими башнями. Так терзает слух сигнал мобильника в час литургии.
В искусстве есть понятие «контрапункта», сопоставления, конфликта понятий, характеров, мировоззрений.
Пункт против пункта, утверждение против утверждения. В Пушкинском музее я это остро почувствовал. Гламур и глянец сами по себе бесплодны и бескровны, им нужен внешний фон, антураж.
Вот почему им важно попасть в музей, лучше – в соседство с классикой, с искусством, уже получившим санкцию вечности. Это придает важности, респектабельности, кладет на сиюминутное барахло отсвет подлинности.
Вне музея экспонаты «от кутюр» – всего лишь одежка, пусть и безумно дорогая, для избранных.
Экспозиция могла бы занять самые шикарные залы столицы, отдельный дворец – но этого мало. Хочется оттеснить Фидия, занять место Рембрандта. Как попрыгуньям из нашумевшей группы мало покривляться на улице или в подворотне, надо в храме.
Поп-арт и гламур не хотят признавать, что их предназначение – быть обслугой: декораторами, официантами, портными. А между тем жалко заискивают перед богатством, перед хамом, перед невеждой. Это-то и показывает их настоящее место – лакея в передней, которому еще недавно не полагалось появляться в гостиной.
