Список благодеяний

Потом в тексте появляются феминистские мотивы: на всеобщее обозрение выводится галерея моральных уродов мужского пола. Омерзительный алкоголик и захребетник Пятиведерников, решивший вернуться в Советский Союз, – западный мир, видите ли, ему не по нутру. Его духовный наставник – никчемный и претенциозный Фринлянд-Фринляндкин. Первый муж Нины – маменькин сынок и бездушный зануда. Похотливый старичок-библиофил Василий Маркович Подкова…

Роман Светланы Шенбрунн «Пилюли счастья» занимает три номера «Нового мира». Апрельский номер пока не дошел до моего города, поэтому окончание романа для меня недоступно. Еще есть определенная надежда на то, что к финалу вялотекущий сюжет романа взлетит, взорвется, вывернется наизнанку: некоторые фабульные зацепки, пожалуй, несут в себе такие возможности.

Будет обидно, если весь текст романа сведется к «списку благодеяний» прекрасного Запада вкупе со «списком злодеяний» «совка» и гадких мужиков. Спору нет, эмигрантам свойственно рассказывать о том, как счастливо они живут (и как плохо живется тем, кто остался дома).

Это помогает эмигрантам психологически адаптироваться к новой реальности. Но, по моему скромному убеждению, проза не может ограничиваться «синдромом эмигранта».

В ней должно быть что-то еще.

Проза

Карасев неплохо владеет слогом, но не перебарщивать бы ему с неприкаянностью, суровостью и драками…

Такое происходит, когда смотришь некоторые французские фильмы. Вроде бы налицо крепко закрученная интрига: супермен (в обличии Алена Делона), красавица, другая красавица, один мафиозный босс, другой мафиозный босс, соперничество между ними, ограбление банка. Глядишь на экран и не понимаешь ничего – кто кого подставил, кто кого застрелил?

То же самое ощущение возникает при чтении повести Натальи Смирновой «Диспетчер» (№ 3). Обилие романтически-авантюрных коллизий: истерический художник, занятый копированием своих прежних работ, загадочные картины, охотящийся за ними маньяк-коллекционер, одинокие дамы, криминальные галеристы, бизнесмен-певец, повсеместно порывающийся петь (так и видишь в этой роли Жерара Депардье). Персонажи встречаются, ведут диалоги, интригуют, грабят выставки. Понять, кто кому и что к чему, – невозможно.

Сюжетный сумбур усугубляется сумбуром языковым. Вот типичный образец языка и стилистики «Диспетчера»: «Как все большие художники, он был плодовит (в том числе у него было много детей)». Найдутся те, кто назовут повесть Смирновой «кинематографической прозой». Они будут по-своему правы: иные фильмы лучше всего просматривать, отключив звук.

Еще один пример «кинематографической прозы» – рассказ Александра Иличевского «Гладь» (№ 3), весьма мастеровитый и довольно формалистический (построенный на эффектном приеме «создания параллельных визуальных рядов») и оттого вызывающий «химическое» послевкусие. Далеко не случайно в предыдущем номере «Нового мира» Евгения Вежлян, желая похвалить Иличевского, прибегла к алхимическим, лабораторным ассоциациям («…таким метафоризируемым пространством становится комната… Это, по сути, колба. Колба алхимика»).

Текст Валерия Липневича «В кресле под яблоней» (№ 2) обозначен как повесть. Хотя я бы назвал его развернутым «физиологическим очерком», подробно описывающим одну отдельно взятую белорусскую деревню и ее обитателей.

Два рассказа Александра Карасева (№ 2) посвящены неприкаянным парням, прошедшим горячие точки, и – сообразно теме – «мужественны» до самопародии (Хемингуэй с Ремарком отдыхают). Карасев неплохо владеет слогом, но не перебарщивать бы ему с неприкаянностью, суровостью и драками…

Поэзия

Подборка стихотворений Марии Галиной (№ 3) – чудесный праздник, неожиданная радость

Подборка стихотворений Марии Галиной (№ 3) – чудесный праздник, неожиданная радость.

Переливчатая многоцветность сокровищ Востока – рубины, сапфиры, коралловые рыбы. Полковник Моран, сошедший с ума и растворившийся в гулкой синеве океана. Светляки осеннего китайского поля. Юный Турбин ведет переписку с Бахтиным – а над ними зловеще нависает Красная планета. Зачаровывающие стихи – мускулистый слог, внятный сюжет, тающая ирония. Каждое слово несет в себе цвет и фактуру. Каждая строфа – дверь в цветные миры. Поэта далеко заводит речь…

И вот уже мала обычная «средняя мера» – начинаешь оценивать все стихи, опубликованные в журнале, по уровню, заданному Галиной. Марина Бородицкая (№ 3) выдерживает этот уровень, ее умная и задорная поэзия – тоже праздник. А стихи Анатолия Кобенкова (№ 3), добротные стихи, увы, недотягивают. Тусклые краски, приблизительно-неточная образность. «Объединим свои усилья, поступим так, чтобы в стишок проник бы сахар через крылья, а соль бы – через хоботок». Что за санитарно-инсектологические метафоры?..

Вообще поэзия в февральском и мартовском номерах «Нового мира» выглядит достойно. Готическая новелла Евгения Рейна «Батум» (№ 2): море, дождь, белый стих. Неброское очарование текстов Анны Цветковой (№ 2). Городские саги Евгения Чигрина (№ 2). Уверенные строки Владимира Губайловского (№ 2) и мудрые – Григория Корина (№ 3).

Получился еще один список благодеяний. За которые поблагодарим отдел поэзии «Нового мира».

Петитные жанры

Даниил Хармс

Известный исследователь творчества Даниила Хармса Владимир Глоцер представил выборку воспоминаний «Вот какой Хармс! Взгляд современников» (№ 2).

Свидетельства разных людей (в основном более или менее чуждых «чуднОму Даниилу») воссоздают нечеткий (как в фотороботе) образ. Лично у меня этот образ вызывает странное впечатление. Как будто бы типичного нынешнего кренделя, приколиста и флешмобщика перенесло в совершенно неподобающую для него эпоху. Даниил Хармс – «человек будущего». Его трагедия в том, что он жил «не вовремя».

«Одним словом, когда его следователь допрашивал Даню, Даниила Ивановича, и спрашивал, почему он так часто бывает на Петроградской стороне у каких-то своих знакомых, зачем они там собираются, Хармс ответил, что они хотят под Невой сделать подкоп под Смольный. Следователь, конечно, страшно взволновался и спросил: «А зачем под Смольный вам надо делать подкоп? Зачем вам Смольный?» Хармс ответил: «А мы хотели узнать, остались ли там еще институтки?» Следователь был очень обескуражен таким ответом» (из записей Натальи Шанько).

Рубрика «Опыты». Раз на раз не приходится. Если экзистенциальные штудии Михаила Горелика (№ 2), производимые на основе детских сказок («Серой Шейки», «Цветика-семицветика» и проч.), своеобразно милы (мило своеобразны), хотя сочинять в эдаком духе так же легко, как писать прозу в стиле Иличевского, то иные «опыты» никак не назовешь «милыми»…

Эссе не публиковавшегося ранее программиста Виктора Бирюкова «Сплин. Из «Диалектических экзерсисов на русскую тему» (№ 3) подается под барабанную дробь как «смертельный номер» («Перед нами отчаянный выплеск национальной самокритики, вырвавшейся откуда-то из провинциальных российских недр»).

В действительности же перед нами нечто другое: «занимательная математика» (на этот раз – в связи с «Евгением Онегиным»), переходящая в подозрительно знакомые историософские спекуляции.

Олег Зайончковский

«Русские вынашивают своих врагов в глубинах своего существа, и такая особенность русской истории, как Отечественная война (непременно с большой буквы), является необходимым следствием сплина как специфической конфигурации русской душевной жизни: эта жизнь такова, что не может не порождать смертельных врагов, с которыми они сплелись в смертельном объятии ненависти, объятии столь тесном, что его уже не отличить от объятия любовного…»

Ну-ну… Ходит в чистом поле диалектика, много душ невинных загубила… Мережковский умер, но дело его живет…

Порой «Новый мир» упрекают в излишнем академизме. И действительно, журнал выбивается из шеренги изданий «фельетонной эпохи». На его страницах дают слово не только дискоболам вроде Виктора Бирюкова, но и профессионалам. Профессиональному искусствоведу Татьяне Касаткиной («После знакомства с подлинником. Картина Ганса Гольбейна-младшего «Христос в могиле» в структуре романа Ф. М. Достоевского «Идиот»; № 2). Профессиональному архитектору Феликсу Новикову («Зодчество: смена эпох. К пятидесятилетию архитектурной «перестройки»; № 3). Тексты Касаткиной и Новикова могут отпугнуть праздную читательскую публику. Потеря невелика: избыток добросовестности лучше недостатка.

Высокий профессионализм свойственен и литературным критикам «Нового мира». Причем не только «мастерам цеха», таким как Алла Латынина (в февральском номере журнала опубликована обстоятельная статья Латыниной «Трикстер как спаситель России», посвященная нашумевшему роману Павла Крусанова «Американская дырка»; любопытно, что этот же роман дважды упоминается в «Библиографических листках» данного номера).

Достойно внимания глубокое и убедительное исследование современной литературной ситуации, принадлежащее перу Евгении Вежлян («Литература в поисках читателя. Хроника одного ускользания»; № 3). Мне запомнился следующий эпизод из текста Вежлян: энергичный «организатор литературного пространства» радостно вещает о новых технологиях, которые позволят-де завоевать читательскую аудиторию… в то время как вся его аудитория ограничивается только писателями – и никем более. Я бы сказал, что этот эпизод крайне символичен…

Отдел рецензий. Валерия Пустовая читает нотации Олегу Зайончковскому (№ 3). Впрочем, это полбеды: беда в том, что за нотациями следует аннотация. «Олег Зайончковский – состоявшееся явление русской беллетристической прозы. Симптом выздоровления литературы».

Ай спасибочки!..

Виктор Куллэ презентует новый сборник Бахыта Кенжеева под названием «Названия нет» (№ 3). Вл. Новиков рецензирует книгу Олега Лекманова «Русская литература ХХ века. Журнальные и газетные «ключи». Этюды» (№ 3).

Также отмечу блестящее (как всегда) кинообозрение Игоря Манцова (№ 2).

Вот таков список благодеяний «Нового мира» за два месяца – за февраль и за март.