Андрей Бабицкий: Ефрейторы русского мира

И что не будь Кадырова или равной ему фигуры, а также фактически полувоенной системы управления республикой, чеченцы уже давно бы снова навострили лыжи на сторону, чтобы опять учудить что-нибудь экстравагантное.

Уверенность в том, что третья попытка отложиться может оказаться самоубийственной для народа, присутствует в чеченской ментальности

Самое горестное в этой убежденности – это ожидание неминуемого предательства: дескать, если политическая конъюнктура окажется в очередной раз неблагоприятной для России, нам следует ждать удара в спину, который будет нанесен недрогнувшей рукой. 

Вообще, ощущение слабости и ненадежности вещества, из которого соткана российская нация, – это причина для многих считать, что национальные окраины в целом являются тонким местом России, в котором ее порвать ничего не стоит.

Отчасти такое представление восходит к памятному параду суверенитетов, когда национальные субъекты стали отчетливо двигаться в направлении обретения независимости.

Чечня здесь представляет научный интерес с той точки зрения, что ей единственной удалось на себе поставить эксперимент в полном объеме, реализовать свободу действовать по собственному разумению в объемах, которые другим и не снились.

Две удручающе кровопролитные, крайне травматические не только для чеченцев, но и для российского общества войны, отодвинули в тень один ключевой факт.

У Чечни и ее лидера Джохара Дудаева было четыре мирных года с невыкрученными руками, когда она  могла делать все, что считала нужным: строить собственную государственность, возрождать прекрасные национальные традиции, поднимать из народной толщи лучших людей, чтобы восстановить мощь и крепость национального духа.

Собственно, все это как бы и было заложено в программе, с которой пришла к власти группа чеченских националистов-этнократов, которые сумели уговорить популярного советского генерала авиации, само появление которого на политической сцене гарантировало успех, возглавить их движение.

Просто уклад немного другой, в чем-то чуждый, но в целом совсем не так далеко отстоящий от нашего (фото: Валерий Матыцин/ТАСС)

Идеологи национальной революции – комсомольский активист Мовлади Удугов и член редколлегии детского журнала Зелимхан Яндарбиев – были уверены в том, что достаточно поднять из глубины веков чеченский адат, чтобы в советских (читай: европейских) государственных институтах отпала всякая нужда, чтобы великая сила традиционного самоуправления сформировала принципиально новый порядок жизни, который будет находиться в полном согласии с национальными культурой и традициями.

У них не было ни малейших сомнений в том, что на этом пути Чечню ожидает второе и дополненное издание «золотого века», который надо просто бережно перенести из далекого прошлого в настоящее.

Националисты, как водится, считали «золотое» время в истории своего народа непреложным фактом, полагая, что его следы растворены в адатах, обычаях и следует аккумулировать их в единый свод, который и станет чем-то вроде чеченской конституции.

Прекрасные мечты о прошлом, которому надлежит преосуществиться в будущее, сбываться не торопились. Напротив, все пошло наперекосяк. Сельское население, к которому, как наименее испорченному враждебным влиянием русской цивилизации и ее советской наследницы, был обращен призыв националистов, действительно потянулось в города.

Но оно не стало носителем новой правды и нравственности, хребтом национальной государственности – оно стало осваивать жизненное пространство городов, вытесняя из них советскую интеллигенцию и русскоязычное население. Преимущественно криминальными методами.

Это отнюдь не улучшило нравственный климат, напротив, сделало его невыносимым.

Хрупкий межнациональный мир, державшийся в советские годы за счет многочисленных запретов, был взломан. Запрет на насилие оказался снят.

Традиция самоорганизации, в которую истово верили пришедшие к власти чудаки, не спешила проявлять себя.

Совсем наоборот – общество с каждым днем все более погружалось в трясину беззакония, произвола и, кстати, пренебрежения к собственным же этическим нормам.

Это неизбежно, когда перестают работать внешние регуляторы, действующие помимо доброй или злой человеческой воли.

Можно с высокой долей уверенности утверждать, что попытка выстроить государственность на рудиментах общинного, родового права потерпела крах. Это было неизбежно, поскольку адат (т.е. обычное право) не может похвастаться обладанием каким-то волшебным, укрытым от постороннего взгляда ресурсом самоорганизации.

Напротив, родоплеменное общество в силу примитивности собственного устройства, способов хозяйствования, добывания пищи зажато в тиски времени куда жестче, чем общество современное.

Оно вынуждено влачить жалкое существование, поскольку ему приходится прилагать гораздо больше усилий для выживания, чем городской культуре европейского типа.

Кроме того, обычное право регулирует крайне узкий спектр проблем, не поднимаясь выше семейных отношений, проблем обустройства сельской общины и имущественных прав самого простого типа.

Эта правовая система еще совсем не знает личности и оперирует исключительно интересами коллектива – рода, племени или в наиболее развитом своем виде вирда, то есть религиозного клуба. 

Она полностью неприменима к очень сложному дифференцированному, стратифицированному, промышленному обществу, каким была Чечня на момент развала СССР.

В результате вместо «золотого века» чеченцев ожидали мрак и хаос. Ичкерия оказалась недостижимым мифом, попытка воплощения которого обернулась торжеством небытия.

Сегодня подозрения в отношении чеченцев (и не только) основаны во многом на том, что для многих очевидно – их архаический национализм, спесь, нежелание считаться с чужими порядками никуда не делись.

Из этого и делается вывод об их нелояльности и готовности в любой момент вновь обогатить политическую повестку неувядающими мечтами о независимости от России.

Но я знаю точно, что это совсем не так.

В чеченском обществе широко не артикулируется, но присутствует на уровне инстинкта знание о той катастрофе, которой обернулась та первая, но не единственная попытка возвести здание собственной государственности.

Потом была еще одна – уже с опорой на ислам, она привела к еще более страшным последствиям.

В одном из интервью Ахмат-Хаджи Кадырова, которое я, увы, сейчас не могу отыскать на просторах интернета, я столкнулся с неслыханной по меркам того, что принято, а что не принято в Чечне выговаривать вслух, крамолой.

Отец нынешнего главы республики утверждал, что чеченцы без русских не в состоянии обзавестись хоть какой-нибудь, пусть самой завалящей, государственностью, поскольку у них отсутствует традиция подчинения не силе, а разуму, пониманию общего блага и необходимости самоограничения.

Не в такой явной форме, но уверенность в том, что третья попытка отложиться может оказаться самоубийственной для народа, присутствует в чеченской ментальности, правда, скорее, в форме фигуры умолчания.

Это делает чеченцев, может быть, одними из самых верных солдат русского мира, без которого (они это знают, но своим знанием не станут делиться с посторонними) маленькая, охраняющая южные рубежи России республика обречена на верную гибель. 

Так что не стоит доверяться чувству раздражения, когда вы видите вызывающее поведение наших южных сограждан.

Они так себя ведут не потому, что им до лампочки страна, в которой они живут. Просто уклад немного другой, в чем-то чуждый, но в целом совсем не так далеко отстоящий от нашего, как нам кажется.

Вот, например, сельский житель отличается от горожанина, рабочий – от профессора, но все они плоть от плоти русской, российской цивилизации – в какие бы разные страты ни определили их судьба и обстоятельства.

Один народ, одно будущее, один удел.