Максим Соколов: Выгода телесных наказаний

Взволновало даже не в смысле, что меня самого могут выпороть, – «Не говори: меня бить не по чину. // Спорют погоны и выпорют спину» – но скорее от сокрушения дикостью отечественных нравов. Если ЛГБТ-культура явно недостаточно проникла в массы, то БДСМ-культура, напротив, чересчур в них популярна. Встречались рассуждения о том, что, наверное, и предложение ввести в УК четвертование, колесование и иные виды квалифицированной смертной казни также будет встречено с одобрением.

Нет уверенности, что и столичный хипстер, будучи поставленным перед альтернативой «три года колонии или тридцать розог», заведомо предпочтет зону

В том, что дискуссия приобрела одномерный характер, по справедливости надо возложить ответственность и на проводивших опрос социологов ВЦИОМ. Точная формулировка вопроса, заданного гражданам, звучит так: «В ряде стран в качестве самостоятельной меры наказания, предусмотренной уголовным законодательством, применяются телесные наказания – порка. В ходе судебного процесса над Pussy Riot («Пусси Райот») часто звучали призывы включить такую меру пресечения и в российский Уголовный кодекс. А вы лично поддерживаете это предложение или нет?» Объединение общенормативной проблемы «пороть или не пороть» с конкретным казусом, к тому же разжигающим религиозные страсти и потому никак не способствующим охлажденному суждению, является изрядным социологическим моветоном. Отчего и последующее обсуждение, где в качестве аргумента приводились слова опытного в искусстве порки Г. А. Зюганова: «Я бы взял хороший ремень, выпорол их и отправил к детям и родителям. Это и было бы для них административным наказанием», – явно придавало дискуссии однобокий характер.

При этом никто не задался вопросом, какая доля одобряющих секуцию представляет себя если не прямо в роли секуторов, то удовлетворенных наблюдателей, а какая – в роли секомых. Очевидно, мысль о том, что кому-то может понравиться, чтобы его посекли, представляется настолько абсурдной (либо относящейся к сфере темного либидо), что ее даже и не рассматривают. Между тем вполне можно представить себе ситуацию, когда такое желание, точнее, нежелание подвергнуться иному наказанию, предусмотренному уложением, например лишению свободы, вполне имеет место и у человека, не подверженного изысканным наклонностям. С одной стороны, никто и не спрашивал приговоренного к лишению свободы за мелкую кражу (мешок картошки или что-нибудь в этом роде), предпочел бы он, вместо того чтобы три года на зоне возрождаться к новой жизни, испытать экспресс-возрождение, получив тридцать горячих, после чего быть отпущенным восвояси.

С другой стороны, непосредственное наблюдение по крайней мере за сельскими нравами (за столичный креативный класс, конечно, не ручаемся) склоняет скорее к положительному ответу. Поселяне, если какой-нибудь безрассудный дуралей безрассудно начудит (понятно, что по мелочи, мы не говорим о мрачном злодействе), склонны скорее нанести ему воспитательные побои, после чего дело считается улаженным, подавать уголовный иск они считают излишним. То есть обычное сельское право считает вполне нормальным, когда голова думала, а задница отвечает.  

П. И. Мельников-Печерский описывал сходную картину 40-х годов XIX века: «С  ломом  красть ходить да с отмычками – дело опасливое, разом в острог угодишь. Да и то сказать: забравшись в чужу клеть, вору хозяйско добро не оценивать стать. А без того умному вору нельзя, коли он знает закон. Хорошо, как на двадцать на девять целковых под руку подвернется, беда не велика. По старому закону за это спиной только, бывало, вор отвечает. А как по неопытности зараз на тридцать загребет да поймают с поличным: по тому  же  закону – Сибирь, поселенье. И воровать-то надо сноровку знать: занадобится сто рублей, умному вору, чтоб дома остаться, надо их в четыре приема красть».

Как в старообрядческом Заволжье XIX века, так и на Верхней Волге в веке XXI мы наблюдаем действие сходного принципа, который В. Ф. Абрамкиным и В. А. Найшулем именовался «Тюрьмы – народу». Когда мир-община стоит перед той проблемой, что неисправный ее член, отсидев срок за мешок картошки, вернется в родные места значительно более развращенным, чем до отсидки, – тюрьма хорошему не научит, – то секуция является значительно более эффективным (на иной взгляд, и более гуманным) средством социализации временно оступившегося по пьяни члена общины.

Общинный уклад, конечно, не везде есть (в Москве уж точно нет), да и там, где он имеется, он быстро размывается, но и силу традиции не стоит преуменьшать. Более того, нет уверенности, что и столичный хипстер, будучи поставленным перед альтернативой «три года колонии или тридцать розог», заведомо предпочтет зону. Слава российской пенитенциарной системы известна. Крепка тюрьма, да черт ей рад.

Конечно, лучше бы иметь тюрьмы санаторного типа с детскими сроками – тогда и вопрос о телесных наказаниях отпал бы сам собой. Но поскольку на вопрос ВЦИОМ надо было отвечать здесь и сейчас, когда тюрьмы в России несколько иного типа, да и сроки тоже, то и вопрос об альтернативах не для всех был однозначным.