Игорь Манцов: Пропала собака по кличке Дружок

Самым отзывчивым из нас периодически предлагают разобраться с будто бы случайной конфигурацией людей и микрособытий, иначе говоря, с посюсторонней СИТУАЦИЕЙ бытового характера. Сумеешь эффективно проинтерпретировать толчею физических объектов, их пластику, их взаимодействие – прикоснешься к истине.

Кстати, развитая кинокультура – это тоже способ преобразования видимого в значимое, своего рода герменевтическая модель.

А вот как это было. Очень поздним временем приезжаю из Москвы в один хорошо знакомый областной центр, иду по негромкой широкой улице под названием Первомайская. Улица негромкая, а все равно нервная. Улица корчится безъязыкая. Немногочисленные прохожие на тротуаре, редкие автомобили на проезжей части. Иду, думаю о своем.

Это для них, для зевак, разыгрывается насколько элементарный, настолько же фантастический спектакль!

Внезапный жестокий удар железного о мягкое и визг тормозов. В неверном свете полуночных фонарей, посреди проезжей части – крупная мертвая собака. У обочины, метрах в пятидесяти от сбитой собаки – роскошная иномарка. По ту сторону проезжей части располагается большой городской парк, где днем как угорелые носятся заядлые физкультурники, а по ночам кучкуются и воют на Луну бездомные четвероногие. В прежние времена в спортивном костюме я и сам пересекал Первомайскую ровно на этом месте. Я, однако, был осторожен, а четвероногая – нет.

Неподалеку от остолбеневшего меня замерло еще несколько прохожих: две перекрашенные передуханившиеся старшеклассницы, муж и жена средних лет, сердобольная бабушка, кто-то еще. В единодушном молчании ждем некоей развязки. Интуитивно понимаем, что не конец. Раз иномарка остановилась, значит, предстоит последействие. Так и случилось.

Из машины выскакивает, насколько можно разглядеть, плотный, спортивного телосложения мужчина. Взволнован. Бегло посмотрел в сторону собачьей тушки, лишний раз убедился, что там не человек. Принялся суетливо исследовать бампер с фарами, подлазил под днище своего дорожного крейсера, там и сям подбирал отвалившиеся железяки.

Периодически мужчина убегал с проезжей части на обочину, чтобы пропустить редкие, но от того ничуть не менее опасные автомобили. В эти секунды вынужденного бегства он делал несколько порывистых движений головой, вглядывался в полумрак: то ли оценивал габариты погибшей животины и сопутствующие возможные разрушения своего автомобиля, то ли старался разглядеть на месте столкновения недостающее блестючее железо. После снова бросался к автомобилю и на дорогу, подлазил, звенел металлами, напряженно суетился, пыхтел.

В чем мораль? Морали никакой нет, а смысл – есть. Стремительный оснащенный человек мчался по пустынной дороге. Необразованная животина перебегала эту пустынную дорогу в неразмеченном месте. Никакой особенной вины человека нет ни в том, что сбил, ни в том, что так и не решился приблизиться к собаке, не повез ее в ветеринарную лечебницу. Удар был смертельным, собака даже не взвизгнула, какая уж там лечебница. Даже защитники окружающей среды во главе с лучшим другом четвероногих актрисой Брижит Бардо не решились бы предъявить водителю претензии. Итак, приобретенного греха никакого, зато слишком очевиден грех первородный.

Было вот что. На дороге лежит без вины погибшее живое существо, но не человек. То есть ни трагедии, ни даже драмы нет, а смерть есть все равно! Случайно загубленная собака – это своего рода намек на конечность биологического тела. Нет сопутствующих человеческой смерти эмоций. Есть безэмоциональный, если угодно, стерильный намек: биологическая жизнь конечна, а тело уязвимо, ненадежно.

Итак, бездыханный окровавленный намек лежит метрах в пятидесяти. Автомобилист не виноват в смысле злого умысла, в смысле морали, но зато непосредственно причастен в смысле грубой механики. То есть, как ни крути, автомобилист имеет к этой гибели живого прямое отношение. Он прикоснулся к смерти, он инициировал смерть. Собственными руками (руль), собственными ногами (педали) вызвал смерть из небытия и, повторюсь, история контакта автомобилиста с потусторонним миром не замутнена никакими сложносочиненными сюжетами из жизни духа. Однако же выскочивший из иномарки человек ведет себя неадекватно: делает вид, что ни к чему такому потустороннему не прикасался.

Основательно собирает железки. Осуществляет ревизию материальных ценностей. Подсчитывает убытки. Прикидывает, где и когда наведет марафет, починится, отлакируется. Он ни в чем не виноват, его истерическая суета не делает его хуже нас, собравшихся на противоположной обочине зевак. Напротив, это зеваки, разинув рты, опознают в автомобилисте себя! Это для них, для зевак, разыгрывается насколько элементарный, настолько же фантастический спектакль! Не таков ли почти всеобщий человеческий удел и не такова ли повсеместная человеческая глупость? Все пройдет, тело будет предано земле, но повседневный человек упорно игнорирует это сокровенное знание, культивирует обременительную заботу с никчемной суетой. Удерживают себя в рамках разумного поведения немногочисленные пророки и святые. Все остальные успешно блокируют память о жестком контакте с небытием и планируют, планируют, планируют.

На дороге лежит без вины погибшее живое существо, но не человек

Человек дергался вокруг машины минут пятнадцать. Никто из собравшихся зевак не ушел со своего наблюдательного поста. Все мы досмотрели до самого конца. Раз пять он порывался рассмотреть мертвую животину поближе, но всякий раз уговаривал себя полностью предаться железякам. Собрал все то отвалившееся полезное, что удалось отыскать в свете фар и в свете фонарика. Бодро завелся и умчал по улице Первомайская в темноту.

Было бы интересно узнать, почему именно нас собрали в тот ноябрьский денек поглазеть на странное полуночное представление. Кем были мои якобы случайные соучастники? По какому принципу нас объединили? Кажется, все мы почувствовали одно и то же. Почти наверняка где-нибудь на другом конце нашего городка, необязательно на улице, но, может быть, в самой обыкновенной квартире или в ночном клубе, какому-то иному составу участников, иной, но тоже неслучайно подобранной зрительской аудитории преподавался тем временем урок на иную тему...

Лет шесть назад я предложил одному российскому продюсеру средней руки подкорректировать доминирующие у нас киносюжеты, оснастив их чем-то новым, более для кино органичным. В качестве примера выдвинул такой зачин. Жена спит, свернувшись клубочком, словно бы защищаясь от внешнего мира, в том числе от своего любимого на первый взгляд супруга. Но с некоторых пор супруг замечает перемену. Теперь она спит, широко раскинув в стороны руки и ноги, свободно запрокинув голову. Супруг понимает, что теперь у жены есть кто-то еще...

Продюсер средней руки (а разве у нас были или есть другие продюсеры, так сказать, продюсеры точной и твердой руки?!) драматургию нового типа не оценил. «Почему из факта перемены постельной позы следует факт измены? Может, она ПРОСТО занялась фитнесом, вот и появилась закономерная гибкость в членах...»

Так вот, пока наши продюсеры, будь то в кино, на производстве или на фронте госстроительства, из двух возможных интерпретаций будут выбирать не вариант «сложно», а вариант «просто», в стране не будет ни здорового кино, ни здоровой социальности.

В конце минувшего лета предложил типологически сходный тест другому продюсеру. Группа друзей-приятелей – успешных и при этом вполне честных, вполне прозрачных бизнесменов. Непременная любовь к собственному телу: физкультура и спорт, тренажерные залы, фитнес-центры и диета. Жены модельной внешности, мужья – атлеты, дети – завсегдатаи спортивных секций и победители соревнований. В один прекрасный, а точнее ужасный день умирает их ближайший друг. Его стремительная тяжелая болезнь и его внезапное исчезновение из социума, из мира производят на весь ближний круг такое сильное впечатление, что каждый из друзей и подруг постепенно и независимо сходит с накатанных рельсов. Обвисают животы у мужчин, дети забрасывают свои секции и превращаются в неловких ботаников, а жены – в кротких простоватых телок. Группа друзей превращается в белых ворон, и с ними начинают войну единственно на том основании, что теперь их внешность манифестирует не вечность человеческого организма, но его бренность...

Продюсер предположил, что тут задается слишком механическая манера повествования, и что мысль скользит здесь по поверхности. Однако, таков кинематограф: поверхностное, слишком поверхностное искусство. Впрочем, внимательному заинтересованному человеку вовремя предъявленной поверхности достаточно. Он восстанавливает картину мира по складкам одежды или по жировым складкам.

Не в том дело, что наши нынешние кинематографисты ездят на дорогих машинах в пределах Садового кольца или Рублевского шоссе: в конце концов, выдающиеся иранские, американские или западноевропейские драматурги с режиссерами не бедствуют тоже. В Тегеране и Лос-Анджелесе, на Рублевке и на Тверской, на проспекте Ленина и на Первомайской улице провинциального Урюпинска каждому внимательному заинтересованному человеку показывают одни и те же сильные сюжеты. Невнимательные тем временем снимают бессмысленные кальки со старого чужого.