Инаугурационная речь – особый жанр. В Японии, когда в правление императора дела требовали принципиальных изменений, практиковалась смена «тронного имени» (в другой переводческой традиции это принято именовать «девизом») – обновлялось имя, с ним вместе обновлялся и весь ход вещей. В рамках долгого правления это бывает весьма полезно.
О чем на самом деле говорил Владимир Путин на инаугурации?
Сама церемония вступления в должность президента была подчеркнуто скромной, курс на импортозамещение символизировал новый лимузин, который можно было принять за визуализацию «опоры на прошлое» в лице советских ЗиЛов и Роллс-Ройсов, «традиции» советского автопрома и «глобализация» лаконично соединялись в двигателе разработки Porsche – ну и, при желании, некоторый намек на прорыв.
Новый премьер удивительно похож на старого – да и новый кабинет министров выглядит вполне узнаваемо.
Именно это отсутствие интриги и сдержанность церемонии – первая новость инаугурации, а второй стала речь президента.
Как уже сказано, такая речь – особый жанр. Она должна быть лаконична, в ней не может быть конкретики. Хотя бы потому, что ее назначение – обозначить ориентиры на предстоящие шесть лет, и в первую очередь они задаются риторически: важно не столько то, что сказано, сколько – как.
Нынешняя речь, под стать всей церемонии, оказалась сдержанной. В самом начале – немного лирического, о себе и о бремени принимаемых вновь обязательств, о сознании своей ответственности:
«В эти минуты, вступая в должность президента России, особенно остро осознаю свою колоссальную ответственность перед каждым из вас, перед всем нашим многонациональным народом, ответственность перед Россией – страной грандиозных побед и свершений, перед тысячелетней историей российской государственности и нашими предками».
И здесь же появляется сквозная тема всей речи – в словах «перед каждым из вас». По частотности «граждане» и производные от них слова оказались одними из основных в тексте, при этом декларируется:
«между большими общенациональными задачами и повседневными, казалось бы – частными, проблемами, запросами граждан – абсолютно прямая связь».
И связь эта риторически устанавливается не от «большого», «общенационального» к «гражданам», от которых требуют пожертвований – напротив, объявляется:
«Новое качество жизни, благополучие, безопасность, здоровье человека – вот что сегодня главное, вот что в центре нашей политики. Наш ориентир – это Россия для людей, страна возможностей для самореализации каждого человека», а то, что должно мотивировать каждого на самосовершенствование, – это стремление к «личному успеху», к «работе ради своей семьи», которые в итоге ведут к «благополучию родной страны».
В связке с «гражданином» идет напоминание о 25-летии Конституции – т.е. писаного правового порядка:
«Она подчеркнула безусловную ценность, приоритет прав и свобод граждан. Именно в гармоничном единстве свободного гражданина, ответственного гражданского общества и сильного, дееспособного, демократического государства вижу прочную основу для развития России».
Государство в тексте речи мыслится не как высшая ценность, а как то, что может сохранять право на лояльность лишь до известного предела. Прочее – уже не его право, а то, что граждане дают ему сверх должного. И не в ответ на требование, а потому, что для них самих это важно – настолько, чтобы не рассуждать прагматически.
Тем самым здесь возникает сложная конструкция: государство может рассчитывать и требовать от граждан лишь действий, соответствующих их прагматическим расчетам, оно не может делать ставку на большее. Иначе говоря, нельзя вменять самопожертвование в обязанность, но граждане способны поступать так именно потому, что они связаны отнюдь не одними лишь расчетами и интересами.
- Владимир Путин позвал всех идти за собой на прорыв
- Западная пресса изучила «сигналы Кремля» на инаугурации Путина
- Искушение Русским миром
Инаугурационная речь – 2018 оказывается текстом о необходимости напряжения сил, потребности «собрать волю в кулак» – и «работать там, где мы ещё должны будем добиться нужных для нас результатов, там, где сделано ещё явно недостаточно». И при этом она оказывается свободной от мобилизационной риторики модерна – постройки в шеренги, фрунтовой выправки, чеканки шага.
Слова о прорывах, слова о свободе и о «дремучем охранительстве» связываются в единую нить – демонстрируя, что современные прорывы достигаются людьми, ищущими новые пути и возможности, делающими нечто, что не делалось до них. То есть свободными людьми – помнящими и чтущими свое прошлое, ведь в противном случае они оказываются свободны уже от себя самих, рабами обстоятельств и интересов.
И логика международных отношений звучит в регистре «гражданства»: сформулированное притязание – быть равным среди равных, не идти на уступки, но искать сотрудничества.
Всякая подобная речь – не описание реальности, но желаемого образа настоящего и обозначение видения будущего. Здесь первое лицо государства вновь выступает в традиционном образе если не единственного, то, во всяком случае, несомненного европейца: динамизм и глобальный контекст при сохранении преемства с прошлым, качество жизни и залечивание исторических ран.
И тем любопытнее слова, звучащие почти в самом конце речи: «все мы хорошо помним, что за более чем тысячелетнюю историю Россия не раз сталкивалась с эпохами смут и испытаний и всегда возрождалась, как птица феникс, достигала таких высот, которые другим были не под силу, считались недостижимыми, а для нашей страны, напротив, становились новым трамплином, новым историческим рубежом для дальнейшего мощного рывка вперёд».
Тем самым, меняя регистр, в финале оказывается, что или переживаемое – или ближайшее предстоящее – время есть время смуты. И только в способности действовать вопреки, свершать почитающееся невозможным – надежда говорящего. Подчеркнутая скромность церемонии в свете этого становится весьма выразительной.
