...Сванидзе понял, что противник намного сильнее и справиться с ним голыми руками невозможно. Но и проглотить обиду он тоже не мог. Шевченко стоял напротив, упиваясь легкой победой и безнаказанностью. Его наглое лицо расплылось в надменной улыбке.

Сванидзе огляделся. На столе, прямо перед микрофоном, стояла бутылка «Ессентуки-4». «Ессентуков» в ней почти уже не было. Внезапно в немолодом журналисте с немецким отчеством взыграла горячая грузинская кровь.

Он схватил бутылку за горлышко и ударил ею о край стола. Раздался звон, и в руке у Сванидзе оказалась стеклянная «розочка» с острыми краями. «На, ссска нах!» – вырвалось откуда-то из глубины Сванидзе, и рука сама нанесла удар.

Шевченко смотрел, как на его рубахе медленно расплывается кровавое пятно. Из рваного пореза на животе выглядывало что-то розовато-белое. Опытным взглядом журналиста, бывавшего в горячих точках, Шевченко определил, что это – его кишки. Истошные вопли полноватой журналистки КП подтвердили опасения.

Шевченко не мог поверить в то, что Сванидзе решился на такое – «посадить на перо» коллегу по цеху. Но времени на осознание этого вопиющего факта у Шевченко не было – отдышавшись, Сванидзе готовился нанести второй удар, на этот раз смертельный. Он метил в горло.

Выверенным движением Шевченко отклонился от «розочки». Острое стекло просвистело в нескольких миллиметрах от его шеи. Сванидзе подался вперед, влекомый весом своего немолодого начитанного тела.

Более ловкий и подготовленный Шевченко перехватил руку Сванидзе и, согнув ее в локте, несколько раз ткнул того в горло его же оружием. Сванидзе сразу понял, что все кончено. «Вести», «Зеркало», «Суд времени» – вся жизнь пронеслась перед глазами мэтра российской журналистики.

Шевченко отпустил руку, и Сванидзе упал на холодный и не очень чистый пол радиостудии «Комсомолки». Шевченко плюнул сверху.

В целом он чувствовал себя сносно, если не считать порезов и звона в ушах от криков журналистки КП. «Жизненно важные органы не задеты, – подумал Шевченко. – Сванидзе как в журналистике, так и в драке никогда не мог докопаться до сути. Сейчас поеду в больничку, и там меня подлатают», – решил Шевченко и направился к выходу, но вдруг дверь с шумом распахнулась, и Шевченко застыл.

На пороге стоял Познер. Он был как всегда элегантен и улыбался какой-то недоброй улыбкой. «Владимир Владимирович, а вы что здесь делаете?» – не понимая, поинтересовался Шевченко. "I came to kill you", – ответил Познер на блестящем английском и закрутил в голову Шевченко вертуху.

Перед глазами Шевченко мелькнул ярко-красный носок за сто долларов, а затем в голове помутнело, и он потерял равновесие. Познер тут же оказался рядом и взял Шевченко на удушающий. Он испытывал тот самый эсхатологический восторг, о котором недавно спорил со Шнуром.

Старик был в великолепной физической форме, и Шевченко понял, что это доброе лысое лицо – последнее, что он видит в своей жизни. Уходя, Максим вдруг обрадовался, что скоро встретится со Сталиным, но тут же испугался, будет ли Сталин так же рад ему, как Сталину – Максим. Конечно, будет – устав, решил Шевченко и с облегчением перестал дышать.

Почувствовав, что Шевченко обмяк, Познер ослабил хватку. Отняв жизнь у более молодого коллеги, он чувствовал себя так, словно сила Шевченко частично передалась ему.

«А может быть, и не фигня все эти истории с поеданием сердца врага», – подумал Познер и посмотрел на остывающего Шевченко, но тут же остановил себя: сегодня вечером он шел на ужин в ресторан «Палаццо Дуккале» и не хотел перебивать аппетит.

Внезапно за спиной Познера послышались шаги. Познер повернулся и увидел на пороге Соловьева и Киселева. «Привет, Володенька», – сказал Киселев. «Для вас я Владимир Владимирович», – холодно ответил Познер. «Владимир Владимирович для нас только один», – хором сказали Киселев с Соловьевым, и в руках у Соловьева мелькнула катана.

Сначала Познеру показалось, что ничего не изменилось – он так же, как раньше, стоял напротив ненавистных ему коллег, позорящих журналистику.

«Пронесло», – подумал Познер и тут же распался пополам, даже не успев придумать, что скажет, оказавшись перед Богом, если он все-таки есть.

Но в этот момент окна со звоном рассыпались, и в помещение влетели Венедиктов, Латынина, Шендерович и Бунтман. В руке Венедиктова был мачете, Латынина сжимала огромный топор и была похожа на рыжего викинга. Шендерович и Бунтман стояли с бейсбольными битами и заметно нервничали.

«Четверо на двоих? Разве это честно?» – поинтересовался Соловьев. «Не отвечайте, ребята, – сказал своим Венедиктов, – сейчас втянемся в дискуссию и до утра не закончим. Мы же такие. Валим этих пупсиков».

«Еще посмотрим, кто здесь пупсики», – произнес звонкий женский голос, и все увидели Маргариту Симоньян, а рядом Андрея Колесникова, Тину Канделаки и столпившихся в дверях человек сорок журналистов «Лайфньюз», «Первого», «России» и «Звезды», одетых в кимоно.

«Не так быстро» – сказал непонятно откуда взявшийся Василий Уткин и, сделав шаг в сторону, открыл Леонида Парфенова, Ксению Собчак и еще десятка три ребят и девчонок с «Дождя», «Медузы» и «Эха Москвы». Они напряженно сжимали в руках кастеты, арматурины и велосипедные цепи.

Среди них Соловьев заметил Олега Кашина с нунчаками. «Ну ты-то куда? Мало тебе?» – спросил Соловьев. «Хватит болтать», – неожиданно для себя взвизгнул Кашин, в двух словах перечеркнув весь смысл своего существования.

«Да пожалуйста», – мрачно отозвался внезапно оживший Шевченко и ударил Кашина по голове тяжелой призовой статуэткой, которой, очевидно, на радиостанции очень гордились. Кашин помрачнел и упал. Притихшая было журналистка КП снова истошно завопила. Шевченко приложил статуэткой и ее – и осыпался на пол, ибо силы его покинули. И тогда началось.

Дрались жестоко, снимая все накопившееся за долгие годы напряжение, решая грубой силой все вопросы, которые в мирной дискуссии решить не удалось.

Реки крови текли по студии «Комсомолки».

Все смешалось – летящая по воздуху отрубленная нога Соловьева, перекошенное от ярости и удивления лицо Парфенова, который вырвал сердце Киселеву и внезапно обнаружил, что это – радиопередатчик, катящаяся голова Ирады Зейналовой, чье выражение лица даже в этот момент не утратило участливой актуальности.

Лежащий в углу глаз Венедиктова, который ловко выковыряла Катя Стриженова, словно скрытая камера, наблюдал за тем, как Василий Уткин впился зубами в бедро Канделаки, одновременно утоляя голод и жажду мести. Канделаки выла, понимая, что Уткин портит не только ногу, но и будущие фото в «Инстаграме».

Журналисты «Лайфа» безжалостно отнимали у врагов название своего ресурса. Откуда-то взявшийся Юрий Дудь ловко орудовал заточенной саперной лопаткой времен первой чеченской войны. Дудь выпросил лопатку у Шевчука и теперь представлял, что он – Данила Багров, а студия «Комсомолки» – это Ханкала. Увлекшиеся дракой журналисты даже не знали, что только что на подъезде к студии ОМОН задержал Алексея Навального...

Вскоре все было кончено. В живых не осталось никого. Когда смолк последний стон Дмитрия Быкова, дверь открылась, и в студию вошли трое в черных одеждах.

Их лица были скрыты капюшонами. «Ну  вот, – сказал один из них, – и где мы теперь возьмем новые СМИ?» «А зачем нам СМИ, Дмитрий Анатолич, – сказал другой, – народу и так все ясно. Правда, Дмитрий Сергеевич?» «Правда, Владимир Владимирович, – ответил третий, – а прессе что сказать? А, точно», – тут же осекся он. «Вот видите, как удобно, – сказал тот, кого называли Владимиром Владимировичем. – Пойдемте работать. У нас выборы на носу».

И они ушли, спокойно переступив через Сванидзе, так же, как когда-то через саму идею либерализма.

Источник: Блог Семена Слепакова

Популярные материалы

	Кокорину и Мамаеву поручили по очереди мыть туалеты в СИЗО
	Шесть важных особенностей оружия керченского стрелка
	Украинский митрополит Московского патриархата объявил себя клириком Константинополя