Для резкого поднятия тонуса на целый рабочий день иногда достаточно короткой пробежки глазами по репортажам о так настырно окружающей нас действительности. Я бы даже сказала, о действительности, плотно к нам прилегающей. Тревожащей риторическим вопросом «кто кого»: это всё-таки мы её так или она – нас?
И титьки с крестами, и супермаркеты в музеях, и особенно хорошо дураку понятную сентенцию «кто не с нами – тот плохой
Кого не взбодрит, например, такое: «Мексиканский священник Умберто Альварес старается сделать свои воскресные мессы интересными для молодого поколения. На его рясе присутствует изображение Супермена, а сам Умберто не гнушается поливать прихожан святой водой из пластмассового пистолета».
Ну, хорошо, пусть. Я вообще за радость в созидании. Я всегда думала и вслух говорила, что один священник со здоровым чувством юмора приведёт к Богу много больше людей, чем вечно-мрачно цитирующий и уныло вглубь глядящий.
Но я несколько иное имела в виду и совсем упустила из виду, что эпатировать до бесконечности невозможно. После эффекта первой дрожи наступает притупление реакции.
Ведь если вам, глядя прямо в глаза, медленно и спокойно выльют соусник на скатерть, а спустя некоторое время сдёрнут эту скатерть со стола и вытрут об неё ноги – ногам вы ведь уже не очень удивитесь?
Или сначала вдруг покажут груди, а потом начнут пилить кресты. И пока у вас на титьки расширяются зрачки сквозь рёв бензопилы, до вас не доходит, что, собственно, происходит на самом деле.
Это не значит, конечно, что все, кто покажут, начнут пилить. И потом, важно, где покажут: если дома, это ничего. А вот если в музее или вдруг в супермаркете – здесь я бы засомневалась и стала бдительна.
Первый шок всё-таки сигнализирует куда-то в глубины сознания: так не должно быть. Последующий констатирует: да, будет так. Отныне и впредь. И то ли ещё будет...
Ну, хорошо, пусть. Учитывая сложившуюся в мире глобализацию, человека к Богу ведёт Супермэн с пластмассовым пистолетом. Чтобы стать интересным молодому поколению.
Раньше это называлось «массовик-затейник». Теперь профессию освоили во всех основополагающих областях практической и даже духовной жизни. Hадо всех завлечь и всем угодить. Поэтому равнение – нет, не на середину – на дураков. Если им понравится, то и остальные разберутся.
Все уже давно и хорошо знают, что именно дураки – главный ресурс экономики. Им сначала можно втюрить что угодно, а потом ещё заработать, анализируя, как втюривали до того, и изучая, как втюрить после этого. Сам по себе дурак не срабатывает. Настоящего дурака важно своевременно взрастить и правильно воспитать.
Иначе он может при втюривании поперхнуться, откашляться и в следующий раз приглядеться, чего втюривают. Так что начинать следует с пелёнок, дабы не упустить.
Главное – ненавязчиво, без резких принуждений, с обильной похвалой. Важно приучить его к горшку, например, конфетой: сделай там – и будет сладко! К труду – монетой: в свете новой педагогики за уборку игрушек в собственной комнате детей рекомендуется поощрять денежным знаком, имеющим хождение на территории страны.
К церкви – пластмассовым пистолетом: приходи, будет весело! К школе – гарантией наименьших затрат: выучи хоть что-нибудь – получишь путёвку в жизнь!
Будя тащить дурака за уши к мудрому и прекрасному. Гораздо надёжнее присесть на корточки и рассюсюкать. Что важно: дурака непременно следует убедить, что без рассюсюкивания ему самому не понять и не постигнуть. Поэтому слушай, что сюсюкают, и думай, как рекомендуют.
Школьные учителя и профессора университетов давно уже сняли галстуки и строгие костюмы, чтоб не жало шею и не смущало дурака. Ввели в обиход всеобщее тыканье и панибратство.
Задействовали в собственном поведении элемент расслабухи, дабы расположить к себе молодёжь: мужики нарастили волос в конские хвосты, сочетав их с недельной небритостью и расстёгнутой рубашонкой; садятся по-турецки, прямо на стол и вещают оттуда «молодёжным жаргоном».
Женщины, наоборот, волос наурезали до ушей и перекрасились во все цвета радуги (у одной из моих дочерей учительница французского фиолетового цвета, с пирсингами во всех видимых местах), учат сидя на столе, нога на ногу. Каждый такой отдельный случай непременно выливается в критерий и тенденцию, становится определением «продвинутости» и «старомодья».
За интерес к предмету изучения вольно биться любыми способами, кто на что горазд. Можно из пластмассового пистолета окатить святой водой. Можно, как новый учитель в старом анекдоте, который на первом же уроке пообещал натянуть презерватив на глобус, и на вопрос, что такое глобус, победно возгласил: «А вот про это вам и расскажет наука география!»
Всё сокращают, упрощают, снабжают исчерпывающими комментариями, в меандрах которых робкая мысль потухает, как спичка на сквозняке
Ну, хорошо, пусть. Всё это было, есть, будет и снова пропадёт. А дурак останется, и он не так-то прост. Я всё больше прихожу к убеждению, что существует в нашем измученном новшествами организме какой-то стойкий немутирующий ген.
И ген этот отчаянно сопротивляется, когда подсознание твердит «так не должно быть», а специалисты по дуракам настойчиво рекомендуют расслабиться, смириться, принять, уважить, заценить. И титьки с крестами, и супермаркеты в музеях, и особенно хорошо дураку понятную сентенцию «кто не с нами – тот плохой».
Bпору вспомнить одну замечательную тему для школьных сочинений: красота (которая спасёт мир) сама по себе заставляет наше сознание признать себя или проистекает из него? То есть если танцовщицы Дега и танцовщицы на амвоне вызывают у вас одинаковый трепет соприкосновения с прекрасным, а фреска Микеланджело в вашем восприятии сопоставима с фреской группы «Война» на разводном мосту, то не результат ли это должного и своевременного рассюсюкивания о том, как сейчас каждый свободный художник «имеет своё право»?
Здесь как раз и происходит некая мутация одних перед сопротивлением других – прямо-таки гражданская война на генетическом уровне. Люди остервенело начинают делиться по убеждениям, как раковые клетки. Но раковые клетки остервенело делятся и размножаются по призванию, и хорошо известно, чем это кончается для целого организма, если их не остановить. Сами мы делимся по убеждениям, в зависимости от вовремя отсюсюканного.
Совершенно не понятно становится, кто есть кто на самом деле. Но есть надежда, что дураков не так много, как казалось. В последнее время я всё чаще в этом убеждаюсь.
Недавно, например, я отсидела себе чахлые остатки терпения и многие другие места на попытке французских деятелей культуры заинтересовать молодое поколение Чеховым. (Чтоб они так жили, как он всем понравился!).
Согнали полный зал учащихся, от 14 до 16 лет. Пьесу, конечно же, никто не читал и не собирался: её нет в программе. И Чехова нет в программе. Это было «общеобразовательное мероприятие, в рамках мировой культуры».
Между прочим, не на какой-нибудь безвестной школьной сцене, а на подмостках старинного и уважаемого, когда-то королевского театра. И, кстати, не какая-нибудь любительская, возомнившая о себе шелупонь, а самые настоящие профессионалы, во главе не с каким-нибудь полупризнанным, полупропитым талантом, а самым настоящим и даже несколько знаменитым.
Ну, хорошо, пусть. Декорации и костюмы – пережиток. И на сцене все четыре действия стояло два пластмассовых кресла и одна железная лавочка. Пусть актёры шуршали джинсами и трясли в партер перхотью с нечёсаных голов. Пусть Маша от отчаяния нюхала кокаин и лезла на Треплева, обхватив обеими ногами его хилые бёдра; доктор Дорн хватал руками Полину Андреевну вдоль и поперёк, Тригорин лазил Нине за бюстгальтер, а Аркадина в мини-юбке прятала перекрашенное лицо промеж ног Тригорина и добросовестно чмокала там целых пять минут под зевки из задних рядов.
Может быть, стоило выстрелить в зал из пластмассового пистолета, чтобы заинтересовать, наконец, молодое поколение, потому что во всём перечисленном ничего нового оне не увидали...
Пусть. Обидно, что вопреки растраченной попусту дури, согласно недоумённым репликам, Чехов молодое поколение не заинтересовал. Поколение не поняло, с какого перепугу застрелился Константин Гаврилович, тогда как Нина вернулась и вот она, лавочка, под рукой...
Но самое поразительное совсем не это. Поколению не понравилась, цитирую: «необоснованная вульгарность постановки». Поколение откровенно возмутилось и оскорбилось предложенным уровнем интерпретации. Особенно мне импонировала ремарка одного юноши: вот найду, прочту, тогда и поглядим на самом деле, «какой такой Сухов»... (То есть Чехов, конечно, трудно удержаться от вольного перевода).
Hас в самом деле держат за идиотов. B школе, в театре, в интернете. Пережёвывают классические тексты на какой-то псевдосовременный язык, который, как им кажется, должен быть нам понятнее. Любой сюжет забивают до отказа псевдоэротикой, которая, как им кажется, должна непременно нас приворожить.
Легенды превращают в комиксы, чтоб было легче разжёвывать. Всё сокращают, упрощают, снабжают исчерпывающими комментариями, в меандрах которых робкая мысль потухает, как спичка на сквозняке. Как скучно жить, когда повсюду развлекают и не надо думать самому...
Я слушала их очень внимательно, прямо-таки замирая от неожиданного предчувствия далёкого счастья....
Дураки, как дороги, разухабисты и бесконечны. Но если даже одно поколение целиком не удалось убедить, что отныне будет так, что так и должно быть и что это хорошо, нам непременно стоит посопротивляться ещё и ещё.
Повторюсь, но уж слишком любимая это цитата: «Где есть опасность, растёт и спасение».
