Четырехдневная рабочая неделя бесполезна для России

Дискуссию о возможном переходе на четырехдневную рабочую неделю в России начал премьер-министр Дмитрий Медведев. На проходившей в июне в Женеве 108-й Международной конференции труда он сообщил, что это решение может быть принято уже «в недалеком будущем... в условиях технического прогресса и роботизации производств». В качестве основных аргументов глава российского правительства назвал проблему системной усталости и хронических стрессов в результате переработок, в связи с чем работодателям следует искать новые подходы к организации рабочего времени.

Заявление Медведева сразу же нашло поддержку у руководства Федерации независимых профсоюзов России (ФНПР), которая на днях отправила свои предложения по переходу на четырехдневную рабочую неделю в Минтруд РФ. «ФНПР поддерживает идею о сокращении рабочей недели как средства оптимизации времени труда и отдыха, но при обязательном сохранении прежнего размера заработной платы. Мы предлагаем рассмотреть этот вопрос в Российской трехсторонней комиссии по регулированию социально-трудовых отношений, с учетом действующих систем оплаты труда, различий в режимах рабочего времени и других особенностей организации труда в России», – говорится в заявлении, распространенном Департаментом общественных связей аппарата ФНПР.

Идея сократить рабочую неделю может оказаться весьма популярной. Как отмечает замруководителя Департамента социально-трудовых отношений и социального партнерства аппарата ФНПР Елена Косаковская, исследования, проведенные Рострудом и службой исследований Head Hunter, показали, что сокращение трудовой недели входит в пятерку самых популярных идей по оптимизации трудового законодательства. А зампредседателя ФНПР, депутат Госдумы Андрей Исаев в своей статье, написанной для профсоюзной газеты «Солидарность», ставит переход на четырехдневную рабочую неделю на одну доску с борьбой трудящихся за восьмичасовой рабочий день – одним из важнейших эпизодов в истории мирового рабочего движения.

«Карл Маркс был прав в том, что богатство общества определяется наличием свободного времени у его граждан, – апеллирует Исаев к классику исторического материализма. – Опыт показывает, что люди, которые имеют больше возможностей для отдыха, занятия своим здоровьем и саморазвитием, работают намного производительнее. Роботизация и автоматизация производства неизбежно сократят количество необходимого рабочего времени. И тогда перед нами встанет выбор: либо сокращать рабочий день, либо увеличивать безработицу.

Безусловно, есть те, кто склоняется к последнему пути. Рост безработицы поможет им усилить давление на рынок труда, а значит, снижать цену на труд. И в распоряжении таких людей всегда найдутся замечательные врачи и психологи, которые расскажут, как полезно работать от зари до зари... Тем не менее, прогресс не на их стороне. Исторический опыт показывает, что рано или поздно будет выбран первый путь – путь сокращения рабочего времени и увеличения времени свободного».

Насколько состоятельны аргументы профсоюзного начальства? Учитывают ли они сегодняшние реалии глобального рынка труда?

Вперед к «посттрудовому будущему»

Идея сокращения рабочего времени – одна из самых популярных у современных левых (точнее, леволиберальных) интеллектуалов на Западе, которые выдвигают по этому поводу весьма радикальные предложения. Вот, к примеру, подборка цитат из книги молодых канадских социологов Ника Срничека и Алекса Уильямса «Изобретая будущее: посткапитализм и мир без труда»:

«Наше первое требование – это полностью автоматизированная экономика. Используя последние достижения технологии, такая экономика будет стремиться к освобождению человечества от изнурительного труда и одновременно производить все больше благ... Именно поэтому мы настаиваем на том, что нужно изо всех сил способствовать ускорению тенденций, направленных на автоматизацию и замену человеческого труда, и определить это как политический проект левого движения... Второе требование, важное для построения посттрудовой платформы, состоит в возврате к классическим идеям о сокращении рабочей недели без сокращения оплаты».

Поскольку работа проникла в столь многие сферы нашей жизни, возврат к сокращенной рабочей неделе сулит много плюсов, продолжают Срничек и Уильямс: «Помимо самого очевидного – свободного времени станет больше – это принесет и ряд менее явных выгод. Во-первых, сокращение рабочей недели содержит в себе главное решение проблемы растущей автоматизации... Второй выгодой становятся разнообразные преимущества для окружающей среды. Например, сокращенная рабочая неделя серьезно уменьшит энергопотребление и общий объем выбросов углекислого газа».

На эту тему
• В России предложили перейти на четырехдневную рабочую неделю
• Россияне оценили идею сокращения рабочей недели
• Когда Россия перейдет на четырехдневную рабочую неделю

В завершение канадские социологи призывают к борьбе за установление трехдневных выходных как первому шагу к «посттрудовому будущему». В более же отдаленной перспективе, когда необходимость в труде почти полностью исчезнет из-за тотальной автоматизации, место зарплаты займет гарантированный для всех «безусловный базовый доход» (ББД) – новый символ веры леволиберальных теоретиков.

К схожей аргументации прибегают и российские профсоюзы. «Высокопроизводительный труд в отдельных странах, отраслях и на предприятиях уже сегодня сделал 35-часовую рабочую неделю реальностью. Показательно, что все европейские страны, входящие в первую десятку по наименьшей продолжительности рабочего времени (от 27 до 40 часов в неделю), находятся на высоком уровне социально-экономического развития, а в целом продолжительность рабочего времени в мире постепенно снижается», – отмечает Елена Косаковская.

В то же время у профсоюзных лидеров, к счастью, присутствует и понимание российских реалий. «Однако в нашей стране пока предприятия переходят на четырехдневную или трехдневную рабочую неделю не из лучших побуждений. Это происходит в связи с финансовыми трудностями и влечет существенное сокращение зарплаты работников», – добавляет представительница ФНПР.

Заваленный нацпроект

В этом, собственно, и заключается важнейшая проблема, связанная с переходом на четырехдневную рабочую неделю в России: где гарантии того, что за четыре рабочих дня работодатели будут платить работникам столько же, сколько сейчас платят за пять? Безусловно, при желании можно обязать их сохранять уровень оплаты труда в директивном порядке. Однако нет сомнений, что незамедлительно будут найдены многочисленные способы обойти эту административную меру – реальность, особенно в России, как правило, устроена гораздо сложнее, чем представление о ней бюрократического запретительного разума.

Теоретически лозунг «Даешь четырехдневную рабочую неделю!» можно сравнивать с борьбой трудящихся за восьмичасовой рабочий день, отмечает старший научный сотрудник РАНХиГС, кандидат социологических наук Дмитрий Карасев. Он напоминает, что у восьмичасового рабочего дня была определенная управленческая или капиталистическая рациональность: сокращение продолжительности рабочего дня одного рабочего позволяет ввести систему смен и использовать труд нескольких рабочих на протяжении 24 часов. С этой точки зрения есть основания полагать, что четырехдневная рабочая неделя может быть попыткой привлечения дополнительного труда, которая сократит безработицу. Однако, полагает Карасев, российская действительность скорее заставляет думать, что условия безработицы будут использованы для интенсификации труда под страхом увольнения: тот же объем работы потребуют выполнить не за пять дней, а за четыре, без привлечения дополнительного персонала.

В теории сокращение рабочей недели необходимо и ввиду высоких темпов инноваций, высвобождающих труд во избежание структурной безработицы. Но и здесь российская экономика не демонстрирует настолько высоких темпов инноваций, резко повышающих производительность труда, чтобы сделать сокращение рабочей недели необходимым. «Следовательно, уместно предположить, что четырехдневная рабочая неделя станет именно средством интенсификации труда в качестве дополнения или альтернативы оптимизации штатов через увольнение персонала с перекладыванием освободившихся функций на тех, кто сохранил свои рабочие места», – предполагает Карасев.

Низкий уровень производительности труда в России ни для кого не является секретом. «В целом по показателям в этой сфере Россия более чем в два раза уступает эффективным экономикам, а благодаря мощному технологическому прогрессу, который в мире сейчас поступательно развивается, этот разрыв может серьезно возрасти, если мы своевременно не будем на это реагировать», – заявлял в 2017 году президент Владимир Путин.

В качестве реакции на проблему низкой производительности труда был разработан соответствующий национальный проект, а в качестве национальных целей до 2024 года в прошлогоднем «майском указе» президента был назван «рост производительности труда на средних и крупных предприятиях базовых несырьевых отраслей экономики не ниже 5% в год». Однако пока эффективность нацпроекта, мягко говоря, вызывает сомнения. Как следует из доклада Счетной палаты о ходе исполнения федерального бюджета за первый квартал, на начало апреля расходование средств по нацпроекту «Повышение производительности труда и поддержка занятости» вообще не осуществлялось, хотя на его реализацию в этом году планировалось 7,1 млрд рублей, а в общей сложности – 52,1 млрд рублей. По итогам же первого полугодия нацпроект по производительности труда был исполнен всего на 17,7% – один из худших показателей по всем нацпроектам.

Однако в запасе у чиновников всегда есть немалый арсенал арифметических ухищрений, и здесь переход на четырехдневную рабочую неделю может оказаться очень кстати. Если работников станет меньше, а объем выпуска при четырехдневной рабочей неделе останется тем же, что и при пятидневной, поясняет Дмитрий Карасев, то удельная производительность на одного работника действительно увеличится.

«Можно ли считать это новым вариантом капиталистической потогонки? – задается вопросом эксперт. – Скорее это возвращение к советским традициям достижения предприятиями экономических показателей на основе интенсификации труда путем рабочего контроля и материальных стимулов».

Из всей аргументации пока не очень понятно, за что идет борьба, добавляет независимый экономический аналитик Александр Полыгалов. По его словам, если речь опять идет о том, чтобы «сделать как в развитых странах», то стоит вспомнить, что в Европе трудовые нормативы устанавливаются не в днях, а в часах работы в неделю. Четырехдневная рабочая неделя в настоящее время получила относительное распространение в Нидерландах. В прочих же европейских странах можно работать меньше 40 часов в неделю, но все равно иметь пять рабочих дней, а не четыре.

Гипотетически предлагаемый переход, добавляет Полыгалов, увеличит свободное время работников и может поспособствовать росту потребления, а следовательно, и экономическому росту. Однако есть ряд нюансов. В частности, сокращение рабочей недели на один день при сохранении доходов работников де-факто означает, что у нас в экономике имеются неэффективно работающие факторы производства, а именно рабочее время, которое тратится непроизводительным образом. А если сокращение рабочей недели будет означать еще и сокращение доходов работников, то мы получим всего лишь очередное перераспределение доходов от работников к работодателям и от потребителей к производителям.

Смерть «классического» труда

В действительности дискуссия о четырехдневной рабочей неделе имеет прямое отношение к тем процессам на мировом рынке труда, которые стали хорошо заметны еще в конце 1960-х годов, а сейчас разворачиваются полным ходом. Речь идет о расширении гибких моделей труда, идущих на смену классической занятости в том виде, как она существовала на крупных промышленных предприятиях эпохи фордизма. Идея социального контракта между трудом и капиталом, предложенная Генри Фордом в начале прошлого века – фиксированный заработок за фиксированный рабочий день, – попросту не выдержала испытания растущей конкуренцией на мировых рынках. Включение в эту конкуренцию стран, где уровень нагрузки на труд был существенно выше (например, знаменитых азиатских «тигров»), привел к тому, что по тем же правилам пришлось играть и развитым капиталистическим странам.

«Даже для постоянных работников все более привычными становятся такие системы, как «девять дней за две недели» или распорядок труда, предполагающий в среднем 40 часов занятости в неделю, но при этом наемный работник обязан трудиться гораздо больше в периоды пикового спроса, что компенсируется менее продолжительным рабочим днем во время затишья на рынках. Еще более важным стал явный уход от постоянной занятости в сторону все более нарастающей опоры на трудовые соглашения, основанные на частичной занятости, временной или субконтрактной работе», – писал еще в конце 1980-х годов американский социолог Дэвид Харви. В Великобритании, приводил он статистику тех лет, количество работающих по этой схеме только с 1981 по 1985 годы увеличилось на 16%, до 8,1 млн человек, в то время как количество постоянных рабочих мест сократилось на 6%, до 15,6 млн человек, а в США в тот же период к этой категории относилось около трети из 10 млн новых рабочих мест.

После распада СССР эта тенденция добралась и до российской экономики. «Принятые в России восемь часов работы в день и 40 часов работы в неделю придумали не просто так, – поясняет Александр Полыгалов. –

Максимальный срок непрерывной продуктивной работы для среднестатистического человека составляет около четырех часов, потом при отсутствии отдыха продуктивность начинает снижаться. Соответственно, условный восьмичасовой рабочий день с девяти утра до шести вечера – это два интервала по четыре часа, разделенные часовым отдыхом. Это идет с начала XX века, чуть ли не со времен Генри Форда, у которого чуть позже эту же схему, помимо прочего, позаимствовала и советская власть.

В России же постсоветской трудовое законодательство в этой конкретной части было просто переписано с трудового законодательства советских времен».

Однако сама структура российского рынка труда уже давно не имеет никакого отношения к фордистской экономике. Низкий уровень официальной безработицы не должен вводить в заблуждение: значительную часть официальных рабочих мест никак нельзя назвать качественными – отсюда и характерный для России феномен работающих бедных.

Выходом из ситуации, когда официальные работодатели либо предлагают низкую зарплату, либо не дают каких-либо гарантий устойчивой занятости (а зачастую то и другое вместе), для миллионов россиян становится пресловутая самозанятость либо участие в теневом рынке труда. Для этой категории работников введение четырехдневной рабочей недели вряд ли станет даже символическим утешением, поскольку уровень своей загрузки они определяют сами, и это далеко не пять дней в неделю – на практике самозанятость зачастую означает безжалостную самоэксплуатацию. Вряд ли стоит обольщаться и госслужащим и бюджетникам. В их реальной трудовой практике переработка по разнарядке – это фактически норма. В особенности для сотрудников правоохранительных структур, многие из которых работают вообще без выходных и отпусков.

«В современной экономике длительность рабочей недели играет все меньшую роль в формировании стоимости товаров и услуг, – резюмирует Дмитрий Санатов, заместитель директора Фонда «ЦСР «Северо-Запад». – В нашей стране это может проявляться еще более значимым образом, так как в основе роста российской экономики лежит сырьевая рента, и очень большое число рабочих мест де-факто создают отрицательную добавленную стоимость, будучи встроенными в простой процесс перераспределения этой ренты».

Поэтому, полагает эксперт, переход на четырехдневную рабочую неделю – это в большей степени мера социального характера, направленная на уточнение правовых взаимоотношений между работником и работодателем. Об этом же говорит и заявление Минтруда по поводу инициативы ФНПР: в министерстве сослались на норму Трудового кодекса, согласно которой максимальная продолжительность рабочей недели не должна превышать 40 часов, а нижней границы не существует. Что же касается создания стимулов для роста потребительских расходов за счет увеличения времени для досуга, добавляет Санатов, то это, похоже, никто вообще всерьез не считал и не закладывал в обоснование данного предложения.