Андрей Архангельский: Торжество говорильни

Фильм о Елене Батуриной посмотрел каждый десятый москвич, свидетельствуют опросы. Но и остальные девять москвичей, конечно, ждут, чем закончится история. Общий положительный итог этой кампании – всплеск интереса к политике. Даже самой политики еще, по сути, нет – а интерес к ней, заочный, уже есть. Началось это не с Лужкова – просто сейчас вышло наружу, объективизировалось. В последние полтора-два года какая светская львица или редакторша глянца рискнула бы сказать что-то вроде «политика меня не интересует»? – Не посмела бы, потому что не модно. Кто из серьезных игроков в блогосфере сегодня напишет, что его политика не интересует? Нельзя: заклюют. Какой интеллигент не увяжет культурное высказывание с политикой?.. И самые яростные споры в блогах по поводу политики, и самоидентификация давно уже происходит в этих спорах.

С убежденным националистом мне будет о чем говорить – в конце концов, я тоже люблю свою родину и даже березки. Только с рантье мне не о чем говорить: ему интересна лишь цена

Аполитичность, бывшая у нас долгое время нормой поведения, хорошим тоном, закончилась, и в ближайшие годы уже не будет по-другому. Этому принято удивляться, потому что в России традиционно не то что привычки нет к политике, но вообще к конфликту в публичной сфере. Между тем то, что происходит сейчас, – вещь абсолютно нормальная с точки зрения, например, соседа-украинца, который конфликтов, подобных лужковскому, наблюдал примерно восемьдесят пять штук за год. Противостояние между столичной и центральной властью – что может быть проще?

Эта отвычка от политики связана вовсе не только с практикой последних лет, когда политическая активность не поощрялась. Еще в 1990-е годы, задолго до Путина, возник новый тренд: противопоставлять «работу» «болтовне». Появились какие-то упитанные и безликие люди, которые кислыми голосами повторяли – «людям надоела политика», «нужны конкретные дела», «люди устали от говорильни» – и тем самым как-то удачно потрафили обществу. А и вправду, сказало себе общество: а не надоела ли мне эта говорильня?.. Это ложное противопоставление – циничный обман: для политика «говорильня» – это и есть работа, и противопоставлять ей «конкретные дела» – все равно что противопоставлять снегу – мороз или дыму – огонь.

«У нас вообще «политика» не в большой чести. «Политика» является синонимом всевозможного лукавства, подвохов, макиавеллизма, лицемерия, обмана и т. д. «Политика», в сущности, только что появилась впервые в русской жизни, и появилась при обстоятельствах крайне тяжелых и неблагоприятных. Но мы уже разочаровались в политике так, как не разочарованы в ней даже в странах классических избирательных трюков, в Англии и Соединенных Штатах», ­– это писал П. Н. Милюков ровно сто лет назад, в сборнике «Интеллигенция в России (1910 год), в главе с характерным названием «Мораль и политика». Милюков называл эту ложную «усталость» от политики одной из интеллигентских привычек, от которых нужно отказаться.

«Устать от политики» – все равно что устать от самого  себя. Это бывает, но это проходит. Интерес к политике не является прихотью или слабостью – это естественное состояние человека в демократическом обществе.

Самым ярким политическим событием помимо лужковской темы был недавний доклад «Что мешает модернизации России» Игоря Юргенса, который многим представляется наймитом западных разведок, желающим погубить русский и прочие народы. Доклад его, между тем, важен именно тем, что еще раз зафиксировал условное разделение общества на «модернизационное меньшинство» и «пассивное большинство». Казалось бы, тоже мне открытие, но в условиях нашего политического травоядия и это заявление – политика. Потому что до недавнего времени общество вообще воспринималось как абстрактный монолит, примерно как «общество чистых тарелок». И слабость доклада я вижу не в разделении общества на «передовых и отсталых», а в том, что недостаточно точно обозначено, по каким критериям определять передовых. Вот Юргенс как-то вскользь определяет их как «...сетевая молодежь от 18 до 35, всей душой воспринимающая новинки-гаджеты, те, для кого государственная граница «проходит не в Шереметьево, а в онлайне».

Московский рантье, который сдает квартиру своей бабушки приезжему за 800–1000 долларов в месяц, считается по российским меркам богатым человеком, но нет большего ортодокса и противника перемен (Фото: Сергей Николаев/ВЗГЛЯД)

Да у нас каждый десятый блогер – стихийный националист, сторонник соборности и закрытых границ; а уж гаджеты первыми осваивают теперь чиновники, что никак не меняет их сути. Возраст 18–35 лет в качестве критерия – также довольно смешно: самый большой конкурс в этом году был в вузы госуправления: то есть юношество уверенно идет в чиновники, и никакого тебе идеализма и юношеского максимализма, без которых невозможно «зажечь» модернизацию. Любой шестидесятник в этом смысле – бОльшая опора модернизации, чем 18-летний служака. В попытках определить главный признак потенциального модернизатора допускается та же ошибка, что и в 1990-е годы. Тогда точно так же считали, что высокая зарплата или возраст автоматически делают человека сторонником свободы (рынка, перемен), но, как мы убедились на собственном опыте, прямой зависимости между возрастом, уровнем доходов и любовью к свободе и переменам нет. Офисный работник – самое консервативное существо на свете. Московский рантье, который сдает квартиру своей бабушки приезжему за 800–1000 долларов в месяц, считается по российским меркам богатым человеком, но нет большего ортодокса и противника перемен. Эти люди и выбирали два срока подряд Лужкова, который действительно дал им все: на рухляди, засиженной тараканами, они сказочно поднялись. Лужков был в этом смысле истинным мэром всех рантье, и они выбрали бы его и в пятый, и в шестой раз, и поскольку их интересы и интересы города совпадали – поддерживать высокие цены на жизнь в Москве. Естественно, что при таких доходах – из ничего, из воздуха – рантье было глубоко плевать и на коррупцию, и на общую атмосферу в обществе, и т.д.

Это все я к тому, что одним из реальных признаков потенциального модернизатора является не возраст и не доходы, и даже не сидение в Сети, а политическая активность: причем даже неважно, «за кого», важно, в первую очередь, наличие убеждений. С убежденным националистом мне будет о чем говорить – в конце концов, я тоже люблю свою родину и даже березки. Общего у нас с ним – любовь к абстрактным понятиям, вроде свободы или справедливости, которые по какой-то и вправду необъяснимой причине для нас обоих важнее, чем деньги. Только с рантье мне не о чем говорить: ему интересна лишь цена.

В школе я отдувался на политинформациях за весь класс, пересказывая газеты и журналы, но я не жалуюсь: была перестройка, и для меня это состояние – быть в курсе событий в стране – до сих пор совершенно естественно. Равнодушнее всех к событиям были те, кто после восьмого класса пошел в ПТУ – они и составляют сегодня «равнодушное большинство», которое до сих пор не видит связи между собой и политикой. Правда, иногда они обижаются, если что не так – «куда, мол, смотрит правительство!» – но этот вопрос надо было бы адресовать к себе и двадцать лет назад.

Аполитичность – признак консервации общества. Политика хороша тем, что приучает человека к самостоятельному выбору. Политика делает тебя человеком – да-да, именно так, – что не мешает ей на практике оставаться-таки да, грязным и низким делом. Но без этой грязи будет еще грязнее.