Борис Кагарлицкий: Закат (неолиберальной) Европы

А главное, обыватель все чаще проявляет симпатию не к силам правопорядка, а к уличным бунтовщикам. Французы массовыми протестами вынудили премьер-министра отказаться от закона о «контракте первого найма». Руководство страны сделало ставку на конфронтацию с обществом, осознанно превратив вопрос о новом трудовом законодательстве в конфронтационную пробу сил, – и с треском, позорно проиграло. Отговорки, что будут приняты новые законы, «еще лучше прежнего», уже никого не убеждают, а главное – никого не пугают. Правительство поставило республику на грань, за которой, по логике вещей, – народное восстание и гражданская война. Совершенно ясно, что в современной Европе переступить эту грань крайне трудно, почти невозможно, но многонедельная борьба нервов завершилась отступлением власти: на ней лежит теперь не только печать поражения, но и моральная ответственность за кризис политических институтов.

У нас любят гадать относительно перспектив 2007-2008 годов. Произойдет ли смена руководства страны? Сохранится ли политическая стабильность? Как все это скажется на экономике? Или, наоборот, как экономические процессы скажутся на политической борьбе? Между тем полномасштабный кризис дестабилизации созревает у нас на глазах в Западной Европе.

В сложившейся ситуации новый европейский империализм может рассчитывать лишь на внутренние ресурсы, которые предстоит выжать из собственного населения

Все началось с амбициозных планов элит, мечтавших потеснить Соединенные Штаты, создав новую капиталистическую сверхдержаву на базе объединенной Европы. Речь не шла о том, чтобы победить США или занять их место в мире. Стратеги объединенной Европы вовсе не были настроены антиамерикански. Но они мечтали о новом распределении ролей и о более равноправном партнерстве.

Чтобы этого добиться, нужно было не только интегрировать континент политически (понемногу придавая интеграции и военное измерение), но и резко изменить социально-экономические правила. Дабы успешнее конкурировать с американскими транснациональными компаниями, продвигать свои деньги в качестве «второй резервной валюты», отвоевать у США долю мирового господства, Западная Европа сама должна была стать похожей на Америку, отказавшись от своих традиций, институтов, от собственной культуры.

Интересно, что российские «почвенники», сетующие на культурную агрессию «Запада», не заметили острейшей борьбы идей и ценностей в самом «западном обществе». Причем, надо заметить, что европейское культурное сопротивление оказалось куда более эффективным, чем российское. Неолиберальные реформы наткнулись на эшелонированную оборону общества, сопротивлявшегося буквально всему – от введения единой валюты до ресторанов «быстрого питания» (в Италии даже появилось движение «за медленную пищу»). Это сопротивление было таким упорным потому, что опиралось на развитые институты гражданского общества и на массы, имеющие многовековой опыт защиты своих классовых интересов. А то, что новый проект «единой Европы» – проект сугубо классовый и агрессивно-буржуазный, трудящееся большинство старого континента поняло довольно быстро. Ни наемным работникам, ни даже основной массе средних слоев новая европейская империя просто не нужна.

Французы массовыми протестами вынудили премьер-министра отказаться от закона о «контракте первого найма» (фото REUTERS)

Старый европейский империализм пользовался известной поддержкой среди трудящихся. Ведь, завоевывая колонии, западные державы получали дешевые ресурсы, за счет которых они могли, говоря языком тогдашних марксистов, «подкупать рабочую аристократию». Иными словами, повышать жизненный уровень определенной части общества.

В эпоху, когда колониализм ушел в прошлое, а единственной глобальной державой являются США, подобный путь исключается. Страны третьего мира и без того финансируют западное потребление. Выжать из них дополнительные средства для поддержания амбициозных проектов европейской элиты просто невозможно. Восточноевропейские страны «новой Европы» могли бы стать своего рода «внутренними колониями» старого Запада (подобно тому, как Ирландия была в эпоху Виктории внутренней колонией Соединенного Королевства), и в экономическом отношении это происходит у нас на глазах. Но, сохраняя политическую независимость, восточноевропейские страны получают возможность «качать права» внутри европейских институтов, да еще и пытаются получить поддержку США для давления на лидеров Евросоюза. Ирландия всегда была слабым звеном Британской империи, но Польша, Венгрия и Прибалтика в европейском проекте – это уже не «слабое звено», а самая настоящая «пятая колонна», та самая «новая Европа», на которую Вашингтон опирается для борьбы с геополитическими конкурентами.

В сложившейся ситуации новый европейский империализм может рассчитывать лишь на внутренние ресурсы, которые предстоит выжать из собственного населения. А это значит – прощай социальное государство, прощай терпимость, прощай культура компромисса. Резко обостряются все противоречия – классовые, этнические, религиозные, межрегиональные. Единая Европа становится не идиллическим пространством всеобщей любви, а полем широкомасштабного конфликта. И чем более тесной является интеграция, тем быстрее распространяются эти проблемы и конфликты по континенту.

Особенности национальных культур, классовая солидарность и традиционные общественные институты вступают в закономерный симбиоз, направленный против обезличенного и агрессивного «европейского проекта», носителями которого становятся политические и деловые круги, а также чудовищно разросшаяся и все менее эффективная бюрократия. Эта бюрократия, принудительно насаждающая повсюду принципы свободного рынка и частного предпринимательства, сменившая идеологию «общественной службы» открытой ориентацией на интересы крупного бизнеса, становится предметом всеобщей ненависти.

Сопротивление, как показали события во Франции, делается все более эффективным. А главное – весь проект в тупике. Правящие круги вынужденно идут на компромиссы, маневрируют, но в результате экономическая и социальная системы оказываются еще более противоречивыми и все менее работоспособными. Когда в конце 1980-х на Западе распространялась пропаганда о европейской неэффективности, это был не более чем идеологический миф, необходимый для того, чтобы под предлогом «вызовов глобальной конкуренции» мобилизовать общественную поддержку для имперского проекта, уговорить людей идти ради него на жертвы. Спустя полтора десятилетия ситуация изменилась. Европейская экономическая система представляет собой странную мешанину из обломков социального государства и неолиберальных установлений. Новые принципы рынка труда накладываются на старое иммиграционное и трудовое законодательство; либеральные законы, специально написанные для удобства финансового капитала, противоречат привычным государственным обязательствам. Каждая новая реформа не столько продвигает вперед неолиберальный проект, сколько еще больше запутывает ситуацию.

Победа неолиберализма наступила с приходом британской «железной леди» Маргарет Тэтчер (фото REUTERS)

А между тем изменились и глобальные условия. Когда формулировалась стратегия имперской интеграции для Европы, Соединенные Штаты выступали в роли единственной сверхдержавы, но у власти там были способные к диалогу либералы. Страны третьего мира не видели иного выбора, кроме исполнения любых требований «цивилизованного Запада», а на Востоке Европы было «дикое поле». Исламский фактор в основном использовался для запугивания обывателя. К тому же цены на нефть и другие необходимые «старой Европе» ресурсы были умеренными и стабильными.

Сейчас все по-другому. Условий, в которых возник первоначальный проект евроинтеграции, более не существует.

В сущности, проект уже провалился. Но для того чтобы признать это, нужна немалая политическая смелость. Да и как вы себе это представляете? Собрались большие начальники, пошушукались и объявили: «Все, что мы делали и говорили за последние двадцать лет, – полная чепуха, теперь все будет по-другому!» Такая смелость доступна лишь лидерам авторитарных государств, которые знают, что им все равно не придется отвечать за свои решения. Да и то вину сваливают на предшественников («культ личности», «издержки культурной революции»).

А главное, как по-другому? Где новый проект?

Политическая инерция вообще труднопреодолима. Проблема не в отсутствии идей или фантазии, а в том, что новый проект должен опираться на собственные социальные силы, он предусматривает перераспределение влияния и власти в обществе – не между политическими партиями, которые давно никого не волнуют, а между классами и группами интересов.

Путь к формированию нового общественного проекта всегда лежит через идеологическую борьбу и политические кризисы. Неолиберальный проект в Европе начался с того, что к 1980-м годам правящие классы окончательно справились с волной сопротивления, ассоциирующегося у нас с парижским маем 1968-го, но на самом деле охватывавшего множество стран и продолжавшегося около десятилетия. Достаточно вспомнить португальскую революцию гвоздик в 1974 году, «внепарламентскую оппозицию» и терроризм RAF в Германии, массовые стачки, валившие правительства в Англии, гремучую смесь еврокоммунизма, студенческих волнений и «Красных бригад» в Италии. Победа неолиберализма наступила с приходом британской «железной леди» Маргарет Тэтчер, а потом была повторена ее многочисленными эпигонами на континенте (собственно, это второе поколение неолибералов и сформулировало имперскую стратегию). Новый порядок знаменовался поражением левых, установлением политической стабильности, торжеством единой идеологии.

Сегодня мы видим его агонию.

Он исчезает, так же как и возник, в хаосе массовых протестов.