Минобороны России отговорило Финляндию вступать в НАТО

Ни с одной страной СССР не воевал столь часто и столь долго, как с Финляндией: с рядом оговорок можно говорить как минимум о четырех советско-финских войнах. При этом воевали финны жестоко, самоотверженно и в целом успешно, благо прекрасно осознавали желание большевиков и лично Сталина осоветить всю территорию бывшей Российской империи. 

Сопутствующая этому идеологическая подпитка не могла не отразиться на настроениях в финском обществе – они были не просто антисоветскими, а русофобскими. В этом смысле финны значительно превзошли даже близкородственных им эстонцев образца 1980–1990-х годов и больше напоминали поляков периода «санаций» Пилсудского.

Другое дело, что финны умнее поляков – не в плане интеллекта как такового (его не измерить), но в плане личной зависимости от «гонора». Ближе к концу великой войны они трезво оценили возросшую мощь Советского Союза и предчувствовали возможность мести с его стороны – вплоть до завершения начатого и включения Финляндии в состав Союза.

Юхо Кусти Паасикиви осознавал опасность сложившегося положения лучше прочих – опыт не пропить даже в Финляндии. Уже во время первого подписания советско-финского мирного договора (Тартусского, 1920 год) он был бывшим премьер-министром и тем, кто этот договор подписывал. Он же оказался человеком, который в феврале 1944 года на территории Швеции провел первые переговоры с СССР о сепаратном мире, спустя полгода вновь стал премьером, а в 1946-м – преемником ослабевшего здоровьем Маннергейма. 

Паасикиви не был ни левым, ни русофилом. Он был реалистом – и чтобы сохранить независимость разоренной войной Финляндии от Москвы хотя бы по экономическим и внутриполитическим вопросам, решил соглашаться на всё остальное.

На эту тему
• Чего добился СССР, пытаясь отсрочить великую войну
• Россия потеряла Финляндию из-за глупости Петрограда
• Почему для встречи Путина и Трампа выбрали именно Финляндию

Чтобы не пересказывать все положения подписанного в 1948 году между Москвой и Хельсинки Договора о дружбе, но дать максимально наглядную картину, упомянем следующее.

Финляндия осудила за военные преступления многих своих руководителей времен Великой Отечественной войны, включая тех, кто не был в таких преступлениях замешан (например, премьер Линкомиес был адептом примирения с Советами, а премьер Рангелл вообще не занимался вопросами фронта и внешней политики). Она выплатила СССР компенсацию за понесенные им потери. Пошла на территориальные уступки и отказалась от всех территориальных претензий. Отдала в аренду под военную базу стратегический полуостров Порккала в 30 километрах от Хельсинки. Включила в правительство коммунистов. Ввела цензуру для критичных по отношению к Советскому Союзу материалов. Обязалась соблюдать политический нейтралитет и никак не помогать противникам СССР ни при войне, ни при мире – финская делегация в ООН могла воздержаться при голосовании по важным для Москвы вопросам, но никогда не голосовала против, если Советы выступали за.

Такая политика «особых отношений» получила название «линия Паасикиви – Кекконена» и нашла поддержку как в руководстве СССР, где демонстративно упразднили шестнадцатую союзную республику – Карело-Финскую, некогда созданную в качестве основы для присоединения Финляндии, так и среди простых финнов. Последние получили гарантии спокойной жизни, невмешательство в их государственную модель, выгоду от плотной экономической кооперации с советской сверхдержавой, а в конечном итоге – ту богатую, спокойную и социально благополучную Финляндию, какой мы ее знаем.

Поэтому финны сдержали свое слово – внешнеполитическая линия передавалась по наследству всем сменщикам Паасикиви, на памятнике которому в Хельсинки выбито: «Осознание реальных фактов есть основа любой политики».

Надо сказать, что все это категорически не нравилось США и НАТО: идеологически Финляндия вроде как оставалось «своей», но рассчитывать на нее политически было нельзя. Англосаксы даже изобрели специальный термин, который можно перевести как «финляндизация». Он не нейтрален:

если услышите, что в таком-то государстве идет «финляндизация», это означает, что это государство превращается в марионетку.

Все финские президенты в порядке очереди подвергались серьезному давлению – и давление это выдержали: каждая новая власть расписывалась под теми же приоритетами, что и предыдущая. Но в конце концов наступил 1991 год, и Советский Союз рухнул.

На смену во многом кабальному Договору о дружбе пришел куда более легковесный Договор об основе отношений Финляндии и РФ. Стороны условились не иметь территориальных претензий друг к другу, не воевать друг против друга, не сдавать свою территорию в аренду врагам друг друга, регулярно контактировать на высоких уровнях – и это, пожалуй, главное. Обязательств не вступать, например, в НАТО у Хельсинки не было, тем более, что в 1992 году о желании вступить в НАТО заявляла сама Россия устами вице-президента Александра Руцкого.

Нетрудно догадаться, что давление на северный народ со стороны Североатлантического альянса хотя и ослабло, но не исчезло полностью. Лишившись своей своеобразной унии с СССР, финны получили возможность пойти навстречу НАТО – и частью своей захотели поступить именно так. Например, такой видный политик, как Кай-Ёран Александр Стубб, уверен, что это необходимо было сделать еще в 1995-м – одновременно со вступлением в ЕС.

«Без сомнений, у нас была возможность присоединиться к альянсу», подчеркивал впоследствии президент Саули Нийнистё. И бросил будто ненароком: «Россия была слаба».

Однако Финляндия этого не сделала, а официально и не собиралась, включая даже особо непростой для отношений с Россией период 2014-2015 годов, когда правительство страны возглавлял тот самый Стубб. А почему?

Финское издание Iltalehti выдвигает свою версию – Хельсинки отговорила ельцинская Россия. Но в качестве доказательства этой версии приводится одна-единственная встреча между послом Финляндии Арто Мансала и секретарем Совета безопасности РФ Андреем Кокошиным, в рамках которой Кокошин якобы заявил: «Мы никогда не отдадим Прибалтику НАТО».

Очень возможно, что примерно так всё и происходило в действительности. А при чем тут вообще государства Прибалтики, которые в тот период сделали вступление в НАТО чуть ли не частью своих национальных идей, объясняется довольно просто.

Говорить прямо и в стиле «мы запрещаем вам то-то, а иначе накажем так-то» можно только с позиции более сильного игрока. В противном случае это неэффективно и даже вредно – это шантаж и угрозы, от которых хочется поступить наоборот, если есть такая возможность (а у финнов она, повторимся, была). Но можно поступить иначе, можно привести в пример какую-нибудь Эстонию, которая хочет вступить в НАТО, можно убедить визави, что Россия костьми ляжет, чтобы эстонцам не обломилось, потому как для нее это принципиальный вопрос национальной безопасности. Так тоже услышат и всё поймут – не маленькие.

Другое дело, что финское издание допускает принципиальную ошибку: к моменту той встречи Кокошин не был и не мог быть секретарем Совбеза (сиречь пятым человеком в стране), он им стал только в марте 1998-го, продержавшись в должности лишь до сентября. Во многом потому, что его взгляды на национальные интересы России и на вопросы ее безопасности гораздо ближе к практике, которую мы имеем сейчас, чем к реалиям ельцинского времени.

К примеру, «разворот Москвы на восток» – в сторону Китая и Индии вместо слепого следования в фарватере Вашингтона – связан с его именем так же, как и с именем Евгения Примакова.

По состоянию на 1995 год никаких национальных интересов у российской внешней политики еще не было (эта почти дословная цитата из легендарного в плохом смысле главы МИДа Козырева в пересказе бывшего президента США Никсона), а главе российского государства было не до НАТО – проблем хватало даже внутри Садового кольца. Именно это и объясняет инициативность Кокошина: он работал не в аппарате президента и не в системе МИД, он был первым заместителем министра обороны.

Политик может построить из слов и клятв любые «воздушные замки», внутри которых НАТО – наш друг и наперсник. Человек из военной среды – иное дело. Неоднократная угроза потери государственности из-за внешнего вторжения навсегда отпечаталась в российской военной школе и в самой системе мышления генералитета. Его представитель может исповедовать сколь угодно либеральные взгляды (правда, среди старших офицеров подобное – мезозойская редкость), но он не может отрицать основ собственной профессии. А основы неумолимы: войска теоретически возможного противника должны располагаться на определенном расстоянии от государственных границ (в Минобороны РФ почему-то очень любят цифру 130 километров), чтобы, случись новое 22 июня, успеть сделать для защиты Отечества минимально необходимое.

Иного сказано быть не может, но если все-таки сказано, перед вами не просто старший офицер, а двойной агент.

С этой реальностью в свое время столкнулся Ельцин – какого генерала, даже самого лояльного, не возьми, а он твердит одно и то же: переход под контроль НАТО соседствующих с РФ стран недопустим. В том числе, разумеется, и стран Прибалтики – той самой Прибалтики, где Ельцина с позднегорбачевских времен чтут как защитника и могильщика ненавистных Советов.

Других генералов в стране просто не было, и с какого-то момента российское руководство стало громогласно протестовать против расширения НАТО на восток, причем устами даже тех чиновников, кого принято относить к образцовым либералам (например, первый вице-премьер Борис Немцов). При этом Ельцин был крайне раздосадован, что его не особо слушают: оказывается, для эффективных международных переговоров одной харизмы недостаточно и надо за душой иметь еще хоть что-то, кроме вконец разоренной страны.

Альтернатива – идти по финскому пути 1950-1980 годов, но в нашем случае это не только «поперек гордости», это просто бессмысленно – бонусов не будет. Проверено при Козыреве.

Сыграла ли встреча Кокошина с послом значимую роль в отказе Финляндии от НАТО – вопрос открытый. Но его поступок в условиях недееспособной президентской власти и агрессивно-пассивной позиции МИДа был продиктован самим местом работы – люди делали, что могли.   

Есть такая профессия – Родину защищать. И для всех лучше, когда это происходит за чаем с послом, а не в кабине танка.