Парадокс: наши релоканты демонстрируют осознанную ненависть к русскому народу, России, ее истории и свойствам русского характера, но при этом заявляют о своем желании вернуться на белом коне и все перестроить по своим правилам. Более того, они заявляют, что их мечты обязательно сбудутся, к их величайшей славе и нашему величайшему позору, поскольку без них (так они утверждают) Россия существовать не может.
Казалось бы, ну не понравилась тебе страна, народ и т. д., не сошелся ты с ними характером, уехал. Но почему ты собираешься решать будущее государства, которое презираешь, и народа, с которым не находишь ничего общего?
Было бы странно, например, если бы вершить судьбу США собрались люди, заявляющие, что Америка не должна быть ни демократией, ни республикой (а, скажем, наследственной монархией), или если бы Ирану угрожали навязать власть, которая отвергала бы мусульманские скрепы иранского общества. Между тем применительно к России такие разговоры идут постоянно.
Поневоле вспомнишь о том, как европейские колонизаторы презирали восточные народы, как отказывали им в праве иметь свою историю, традиции и культуру и при этом отчаянно хотели ими править. Тот же Киплинг страстно желал видеть благодетельное иго белых над туземцами – «наполовину бесами, наполовину детьми».
Эта аналогия заслуживает внимания. Если мы допустим, что сбежавшая элитка была для России чем-то вроде чужеродного отряда колонизаторов, многое станет яснее. В том числе и напряженность ее отношений с народом, и ее хищничество, и ее самодраматизация, и бегство после начала СВО, и нынешние истерики.
Но как и когда эта группа оказалась внутри нашего народа?
Пожалуй, наиболее яркий пример ее выхода на сцену дает революция. В гражданскую войну на стороне большевиков сражалось порядка 300 тыс. интернационалистов (недавние военнопленные, иностранные рабочие, участники национальных стрелковых формирований и т.д.). Это были не только венгры и латыши, но и австрийцы, немцы, румыны, поляки, чехи, словаки, китайцы, евреи, эстонцы, литовцы, финны и т. д. В революционном брожении эта группа играла роль закваски, и большевики делали ставку именно на нее. Фактически это была ударная сила революции. С исторической Россией представители группы себя не связывали; влившись в революционные отряды, они вели себя по отношению к простым людям с той безжалостностью, которая наблюдалась у европейских колонизаторов на Востоке.
В истории подобные инвазивные группы, способные проникать в чужое общество и утверждаться в нем, встречались не раз. Захватив Индию, англичане образовали высшее сословие белых, которое словно бы надстроилось над существующим кастовым строем. В годы революции нечто подобное произошло и у нас, причем даже рядовые члены новой интернациональной касты получили право карать представителей старой России (хоть крестьян, хоть аристократов).
Примечательно, что тогда же возникает мода на Редьярда Киплинга, звезда которого в Англии уже необратимо закатилась. Нам говорили, что раннесоветские авторы восхищались его поэтическими приемами, «ритмами и рифмами». Но только ли «ритмами и рифмами» приглянулся нашим революционерам главный бард британского империализма?
Предлагаю свою рабочую гипотезу. Киплинг прославлял белых колонизаторов, которые железной рукой укрощают дикие восточные народы. Людям в кожанках, которые тоже имели дело с диким, по их мнению, народом, это не могло не понравиться.
Продразверстка времен военного коммунизма была вполне колониальным сюжетом, ведь безжалостным изъятием продовольствия у туземцев занимались и англичане. Наши «комиссары в пыльных шлемах», подавлявшие крестьянские восстания и расстреливавшие мужиков за спрятанное зерно, были во многих вопросах последовательными «киплингианцами».
Это новое отношение к народу было чужеродным, заимствованным. Интернациональная группа революционеров исповедовала принцип тотального отрицания. Представители касты хотели дать русскому народу новую историю и новые примеры для подражания, переименовать его улицы, деревни и города, придумать для него новые имена, праздники, обряды и даже религию. По их мнению, у народа следовало забрать детей и перевоспитать их в специальных школах. (Кстати, так будут поступать и англосаксы – с детьми индейцев и австралийских аборигенов.)
Все сказанное, конечно, не означает, что русские в эту революционную касту не вступали. Еще как вступали! Но приписывать революцию только русским в условиях, когда в ее рядах сражались сотни тысяч вооруженных представителей других народов, тоже не слишком корректно. И уж совсем нескромно отрицать дух, которым эти вооруженные люди были проникнуты.
Шкловский заметил однажды, что Бабель «увидел Россию так, как мог увидеть ее французский писатель, прикомандированный к армии Наполеона». «Конармия» и в самом деле написана с чувством глубокого цивилизационного превосходства. Кстати (об этом не слишком любит вспоминать наша интеллигенция) Бабель и Ежов дружили семьями, вместе встречали Новый год. Бабель сам был чекистом, участвовал в продразверстке. Однажды он сказал своему другу Багрицкому: «Знаете, я теперь научился смотреть спокойно, как расстреливают людей».
Подобное спокойствие дается, конечно, не всем. Но оно есть и в записках французских офицеров о походе на Москву, и в записках английских офицеров об усмирении чернокожих племен в низовьях Нигера. Такое спокойствие отличало и Киплинга. Когда в 1919 году англичане расстреляли народный фестиваль в индийском Амритсаре (в тот день погибло около тысячи человек, из них 41 ребенок), писатель объявил офицера Дайера, командовавшего расстрелом, «спасителем нации».
- ЮКОС оплатил скандал с Ходорковским
- Бежавшие либералы повторяют путь предателей
- Обменянные иноагенты стали врагами для своих
Инвазивная группа в России резко теряет силу, когда ее представители начинают возвращаться в свои страны после окончания Первой мировой. Каста уменьшается, перерождается, несет потери в период репрессий 1937-1938 годов и, наконец, окончательно растворяется на фронтах Великой Отечественной.
Второе ее явление происходит только в 1960-е. Россия к тому времени отказывается быть вязанкой хвороста в костре мировой революции, снова собирает земли империи и освобождает мир от фашизма. Тут-то и возникает сообщество людей, которое снова с каким-то мадьярским высокомерием открещивается от народа и его уже новой, советской истории.
С властью коммунистов представители этой группы теперь себя не отождествляют, хотя ее устанавливали в буквальном смысле их отцы. Они утверждают, что их революционные идеалы извратил русский народ, который, по их мнению, «раболепен» и «обожает тиранов». Пламенные марксисты – это легко проследить в рамках индивидуальных биографий – становятся не менее пламенными диссидентами.
Главные авторы группы снова создают свои тексты под очевидным влиянием идей цивилизационного превосходства. (Те же Стругацкие переводят и активно перепевают Киплинга; заменив в своих историях «колонизаторов» на «прогрессоров», а парусные корабли – на космические, они ухитряются прописать колониальные по своему происхождению сюжеты в советской фантастике). Что интересно, группа диссидентов-западников вновь играет роль закваски – на этот раз в том брожении, которое потом приведет к краху СССР.
А что же нынешние наши цивилизаторы? Они являются идейными последователями (многие даже прямыми потомками) комиссаров 1920-х и диссидентов 1960-х, так что киплингианство у них в крови. Нашу страну они ненавидят не менее яростно – на этот раз за то, что она, по их мнению, изменила западной демократии.
Чтобы понять их нынешние эмоции, представим себе на минуту, как Киплинг встретил бы 15 августа 1947 года (день, когда Индия получила независимость). Поэт наверняка выступил бы на каком-нибудь лондонском обеде с речью, заявив, что у свободной Индии нет будущего, потому что британцы были «мозгом» и «нервными клетками», без которых страна превратится в «гниющий труп». Возможно, он придумал бы что-то еще более язвительное, но наедине с собой задыхался бы от злости и хватался за сердце.
Нашим релокантам тоже не позавидуешь: они считали Россию своей не меньше, чем Киплинг считал своей Индию.
Массовый исход иноагентов с началом СВО напоминает бегство англичан из колоний после Второй мировой. Пожалуй, за последние 100 лет это самый крупный разрыв народного тела России с внедрившейся к нам в Гражданскую войну инвазивной группой. Да, конечно, в первую волну те же венгры тысячами покидали нашу страну, а во вторую были целые диссидентские реки, но никогда еще исход касты не выглядел таким стремительным, единодушным и массовым.
Для нас это лучший знак того, что Россия возвращается к своей судьбе. Для них – еще одно свидетельство нашей вековечной тьмы и холопской неблагодарности. Нам предстоит строить и восстанавливать нашу большую страну. Им – обживаться в странах, которые изначально казались им роднее.
Кстати, о Киплинге. Мало кто знает, что в конце жизни писателя мучили приступы нервного плача. Тот самый «железный Редьярд», который спокойно относился к расстрелам туземцев, страдал от истерических припадков. Он плакал и никак не мог успокоиться. Но самое скверное, как пишут его биографы, было другое: голоса. Что это были за голоса – дело темное, но беседовал с ними явно не гений Сократа. А еще по ночам автору идеи «бремени белых» снились кошмары, в которых его преследовал персонаж индийского эпоса «Рамаяна», царь обезьян Хануман. Такие дела.
* * *
В общем, дорогие господа иноагенты и релоканты, почему бы нам теперь не расстаться окончательно? Конечно, в «более цивилизованных» странах вам уже не придется гарцевать на лихих скакунах перед толпами доверчивых дикарей, но ведь все радости жизни этим не исчерпываются, верно?
Поэтому пляшите, пойте, сочиняйте романы и зарабатывайте на хлеб другим честным трудом, а в свободное время сколько угодно мечтайте о белом коне с золотой гривой, который когда-нибудь помчит вас обратно, в раскаявшуюся варварскую Россию... Только, пожалуйста, не думайте, что жизнь совсем уж простая штука. Очень может быть, что колониальную правду Киплинга, в которую вы всегда так истово верили, однажды затмит для вас правда чернокожего поэта Эме Сезера. Того самого, который сказал, что «никто не колонизирует безнаказанно».
