Основной проблемой постмодернизма представляется то, что он изменил значение слова «прогресс».
Постмодернизм показал, что прогресса не существует. Однако с идеей прогресса культурный человек просто так расстаться не может
В девятнадцатом веке и немного раньше прогресс понимался однозначно как эволюция технических и теоретических инструментов с целью (вот именно – с целью) улучшить жизнь людей. В этом был его пафос.
Потом, натурально, случились две войны и показали, к чему на самом деле приводит прогресс.
Однако с идеей прогресса культурный человек просто так расстаться не может. Не может культурный человек не думать, что завтра все будет лучше.
Постмодернизм пришел именно на эту почву. С одной стороны – дискредитированное представление о целях прогресса, с другой – невозможность отменить к нему тягу.
Постмодернизм сделал одну очень простую вещь на этом фоне: он сказал, что прогресса не существует. Что все, что было, и все, что будет – это как бы сегменты круга; в круге ведь ни один сегмент не более значим, нежели другой.
То есть, он снял даже не цель прогресса, но самое представление о прогрессе.
Однако чего ему сделать не удалось – так это изменить тягу людей к новому. Видимо, это вообще никому и ничему не под силу.
И вот культурный человек, уяснив, что прогресса нет, но по-прежнему желая «чего-то новенького», – просто-напросто сделал самоценным представление о «новеньком», о прежде не бывшем (известное определение искусства, которое популяризировал Воннегут, например, – гласит, что искусство – это когда в мир привносится что-то, чего прежде не было).
Таким образом, целеполаганием прогресса стало немного фокусническое представление о новизне; а так как за долгую историю культуры все, что могло, человечество уже попробовало, – то новизна эта стала оборачиваться постоянной рекомбинацией старого и изменением контекста его существования (известная теория о «территории искусства», в которую можно поместить все что угодно, потому что только лишь по одной этой причине станет искусством, – растет ровно отсюда).
Это очень хорошо видно на примере академического музыкального авангарда послевоенного: послевоенный академический авангард по преимуществу занимался тем, что вводил в понятие музыкального звука все боле и более широкий спектр физических явлений. Ксенакис и вовсе сказал, что любой шум – это музыкальный звук, лишь бы контекст был подходящий. Постмодернизм же подогнал под это фундаментальную базу.
Очевидно меж тем, что все новое – это в целом вещи бесполезные: от изобретения до нахождения способов его имплементации в жизнь проходит обычно немало времени; когда же изобретения следуют одно за другим – понятно, что проку от них никакого.
То есть, зритель в этой ситуации оказывается существом совершенно лишним: он не успевает привыкнуть к тому, чем его гвоздят, не успевает найти этому применения, как ему вкорячивают уже еще что-то новое. То есть, зрителем он может быть в этой ситуации только тогда, когда сам признает самоценность новизны и будет просто «тупо переться от того, что сегодня он видит ху...ину, которой вчера ваще еще не видел».
Такие люди есть, я даже знаю парочку, они немного напоминают идиотов, за все приходится платить. Есть другой, более распространенный вариант, связанный с престижностью потребления: поскольку искусство потреблять престижно – то у искусства, сделавшего ставку на самоценное создание нового, находятся спонсоры, которые платят просто по факту предоставления им «чего-то нового».
Все довольны. Нет ни высокого, ни низкого, нет ни полезного и бесполезного, есть только новое. Вот это и есть постмодернизм.
Лиотар, например, пишет:
«Вместо того чтобы распространяться в силу своей «образовательной» ценности или политической значимости (управленческой, дипломатической, военной), можно представить себе, что знания будут введены в оборот по тем же сетям, что и денежное обращение, и что соответствующее этому расслоение прекратит быть делением на знание/незнание, а станет, как и в случае денежного обращения, «знаниями к оплате/знаниями к инвестиции», т. е. знаниями, обмениваемыми в рамках поддержания обыденной жизни (восстановление рабочей силы, «выживание») versus кредиты знаний в целях оптимизации результативности программы».То есть идея в том, что знания уже не оцениваются с точки зрения их истинности или полезности, знания – это лишь вопрос инвестиций: любое знание, у которого есть «цена», годится для рыночного обмена; такого состояния, как «незнание», не существует вообще.
Смысл в том, что ежели мы хотим этот порочный круг разорвать (не уверен, что мы этого хотим, но допустим) – нам необходимо возвращать себе представление о двух взаимосвязанных вещах: о прогрессе как целенаправленном движении к лучшему миру и о пользе как критерии искусства.
Просто потому, что все остальное уже было. Это тоже было, впрочем, но именно отмена двух этих представлений и привела к настоящей ситуации.
Источник: Блог Артема Рондарева
