Вадим Пономарев: «Машина времени» – ум, честь и совесть нашей эпохи

Судите сами. Две пластинки («Песни Булата Окуджавы» и «Kremlin Rocks!»), три сольных аншлага «Машины времени» (причем два – во МХАТе, а один – в «Точке») и открытие художественной выставки Макаревича в ЦДХ. Подобного от мастодонтов русского рока никто и не ждал.

Есть зияющий зазор между резонерской подачей текстов Макаревича «раньше» и «сейчас». В 70-е и 80-е сверкающий прищур кудрявого Андрея открывал прописные истины заново и напоминал о главном среди сует. Ныне он устало и иронично извиняется за неуместный прошлый пафос. И пишет новые резонерские истории-песни, только более тонкие и отстраненные.

Возможно, не все сразу вспомнят верный смысл слова «резонер». Оно не имеет изначально никакого негативного смысла, как многие полагают. Это профессиональный театральный термин, четко обозначающий амплуа рассказчика, вообще не принимающего активного участия в развитии действия и призванного увещевать или обличать других героев, высказывая нравоучительные суждения с авторских позиций. Или просто риторические сентенции. Например, таковы Клеант в «Тартюфе», Фамусов в «Горе от ума», Стародум в «Недоросле». А уж у Шекспира и Шиллера они встречаются в каждой пьесе.

Макаревич неожиданно летал по галерее с просветленным лицом, радостно показывал и рассказывал, буквально держал каждого гостя около графики

Самое удивительное, что резонеры появились в театре по одной очень важной причине (многое объясняющей и в лирике Макаревича, кстати). Дело в том, что дорежиссерский театр был актерским. И финальная мораль пьесы могла сильно пострадать из-за более яркого исполнения каким-либо талантливым актером роли записного подлеца. Классическое искусство потерпеть такого не могло, в отличие от наших развращенных постмодернизмом времен. И ввело фигуру резонера, расставляющего все точки над «i» при любом артистическом раскладе. Любопытно, что требования к актеру-резонеру были минимальны: «Глубокий бас. Сложение безразлично» (В. Мейерхольд. Таблицы амплуа. 1922).

Так вот, в песнях «Машины времени» таким «глубоким басом безразличного телосложения» выступает сам автор. Сам Макаревич. Обратите внимание, лирический герой у него никогда не принимает участия в истории. Чаще всего история рассказывается в третьем лице: «он» и «она».

Чтобы обаяние кого-либо из них не пересилило ненароком моральную позицию автора, лирический герой резонирует. Резонирует он либо финальной фразой («Флюгер»), либо моралите всей истории («Он был старше ее»), либо сознательным отстранением от описываемого («Марионетки»). Но резонирует непременно. Макаревич – по природе своей классицист и ставит точку даже в самых запутанных жизненных историях.

На открытии новой выставки Макаревича в галерее Аллы Булянской я обратил внимание, что все многочисленные рисунки Андрея Макаревича состоят всего-навсего из трех действующих лиц – девушек, рыб и кошек.

Зашедший на огонек Владимир Матецкий предположил, что это именно те три субстанции, которые интересуют Макаревича в окружающем мире.

Евгений Маргулис рассказал, что он сам и есть рыба, потому что на каком-то из дней рождений Андрей подарил ему портрет в виде рыбы. Маргулис, как мне показалось, довольно усмехнулся в очки и добавил: «Ну а что, похож ведь? Андрей знает, что я кошек терпеть не могу».

Это ведь было не просто открытие выставки дипломированного архитектора Макаревича, а форменный день рождения. 52 года. И обычно чинный и язвительный Макаревич неожиданно летал по галерее с просветленным лицом, радостно показывал и рассказывал, буквально держал каждого гостя около графики, рассказывая и показывая.

Хозяйка галереи Алла Булянская тем временем тихо повествовала: «Я же знаю Андрюшу уже много лет. Очень забавный случай был у нас в Лондоне пять лет назад, когда нас пригласили туда с выставкой и концертом. А то место, где должна была открыться выставка, оказалось занято совершенно посторонними людьми. И мне пришлось буквально выгребать их оттуда. Андрей тогда чуть не сошел с ума от расстройства. Он так переживал! Концерты у него – каждый день, а выставки – гораздо реже. Он очень трепетно относится к своему художественному творчеству. Пришел посол в Англии, еще какие-то важные лица. Но всех посторонних удалось разогнать, выставка и концерт все-таки состоялись».

Андрей Макаревич

Андрей Макаревич любезно ответил на несколько философских вопросов:

- В ваших песнях тоже есть характерные женские образы. Понятно, что все из одного первоисточника. В чем он?
- Мы, слава богу, не лишены органов чувств. Что с этим происходит потом, никому не известно. Копаться в процессе я не имею ни малейшего желания, это равносильно разрезанию себя самого с целью посмотреть, что же там происходит. Что-то происходит. Иногда получаются песни, иногда – картинки.

- Бывает, что картинки и песни – об одном и том же?
- Нет. Картинки не бывают «про что-то». Это песни – про что-то. А картинку надо смотреть. Это исключительно фиксация настроения, состояния.

- А почему настроение фиксируется…
-Не знаю.

- … в девушках, рыбках и котах?
- Не знаю. Вы хотели бы, чтобы оно фиксировалось в птичках и мотоциклах? Это ведь ничего не значит. Могло бы быть в птичках. Вы бы тогда задали вопрос, почему в птичках. Все фиксируется для меня в таких образах. Они для меня ничего не значат.

- В песнях образы продумываются?
- Песню нельзя сравнивать с картинками. Слово конкретно, а линия – абстрактна. Вот если я бы писал инструментальную музыку, можно было бы сравнивать.

- В начале было слово?
- Текст конкретен. Конкретен. А в графике ничего конкретного я видеть не хочу.

- В своем буклете вы формулируете женские типажи: «Фифочка», «Душечка», «Инфанта»…
- Меня утомили требования придумывать названия к моим работам, названия к выставкам. Это еще мучительнее, чем придумывать названия к песням. Чтобы отбиться раз и навсегда, я придумал их просто «от балды». Никакого смысла они не несут. Знаете, как делали в журнале «Крокодил» советских времен? Рисовали карикатуру и подписывали: «Без слов». От меня требуют названия, а я не хочу. Просто не хочу.

Бренд «Машины времени» – это еще и один из столпов психологической стабильности

На концертах же Андрей Макаревич с удовольствием объявляет в микрофон для зрителей названия песен. Во МХАТе собралась публика солидная, возрастная по большей части. И тем заразительнее улыбались и отчаянно хлопали эти совершенно серьезные люди.

Когда-то Макаревич раздражался на вопросы о разнице между «старыми» и «новыми» песнями: «Хотите сказать, что раньше я писал плохую музыку, а теперь еще более плохую? Думаю, что это определенная часть наших давних слушателей так ностальгирует по своей молодости». Мхатовские вежливые аплодисменты на «новых» песнях и бурные овации на «старых» явственно подтвердили вечную правоту Андрея Вадимовича. Ностальгия лилась рекой.

Бренд «Машины времени» – это еще и один из столпов психологической стабильности. «Пока есть песни Элвиса, Америка будет существовать» – как же легко перефразировать известный американизм в русизм, если заменить «Пресли» на «Макара». Эпохально пафосные соло на трубе Дитковского, громоздкие гитарные рифы Маргулиса, трубный вокал Кутикова и интеллигентный прищур Макаревича – все это синонимы спокойствия. Машина времени. Машина работает, время идет. Ничто не вечно под луной, но именно эти реки никуда не текут. Они запаяны в гранит Кремлевской набережной, они сдавлены фанфарами неизбежного триумфа резонирующей морали.

«Машина времени» – ум, честь и совесть нашей эпохи.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом