Донбасский ад и рай Захара Прилепина

@ nn-patriot.ru

27 июня 2019, 17:20 Мнение

Донбасский ад и рай Захара Прилепина

Читая про «некоторых, которые не попадут в ад» Захара Прилепина, я ловил себя на странном чувстве зависти – к ним. Не потому, что автор меня перевербовал. Эти люди могут – и сделали в своей жизни ясный, однозначный выбор – и пошли за ним.

Денис Гуцко Денис Гуцко

писатель

«Некоторые не попадут в ад» Захара Прилепина нужно читать. Те, кто не любит документальную прозу и на этом основании заранее вычеркнули книгу из списка к прочтению, зря это сделали. Если брать крупным планом, то в этой книге Прилепин, как матерый контрабандист, гуляет туда-сюда через границу, отделяющую большую литературу от исторического свидетельства. (К слову, премиальный процесс и литературные критики в последние годы вам много чего подсунули такого, в чем литературы – едва на донышке, да и та жидковата, пресновата. И вы с энтузиазмом это принимали, читали, обменивались дежурными восторгами. Так вот, здесь все – литература высокого градуса, хотя жанровый разброс огромный.) Некоторые куски, вырывающиеся на оперативный простор прямого высказывания, эссеистики – выписаны снайперски точным языком (а точность в литературе и есть красота). Например:

«И ведь даже сегодня мы древних греков откуда-то помним, а на вчерашний день обернемся – никого не узнаем.

Но как же запомнили древних греков? Они совершали точно такие же поступки, и жили сорок своих смешных лет. Потом кровоточили на своем острие, выдувая пузырь ртом, – пузырь взрывался, – а мы до сих пор отираем кровь с лица, смотрим на ладонь: красная, – и по-прежнему жалеем македонца или спартанца».

В этих отрывках слышится тот самый брутальный лиризм, знакомый читателю по предыдущим книгам Прилепина – то, что лично меня больше всего трогает в его текстах: умение обойтись в задушевном разговоре без пафоса, без штампа.

Такие пассажи входят в читательское сердце сами собой и застревают там надолго, ворочаются потом, напоминают о чем-то, имеющем отношение не к прочитанному уже – к собственной жизни. Но много в книге и таких мест, о которые спотыкаешься – и довольно болезненно. И морщишься потом: черт, это неприятно. Попробую сформулировать, хотя будет непросто – но уж как выйдет.

Там, где книга оборачивается более или менее документальным (все-таки жанр ее обозначен как роман-фантасмагория) свидетельством о жизни в окопах (а также в домах и ресторанах) ДНР, интонации меняются. Сам лирический герой, от имени которого ведется рассказ, меняется на глазах. Причем многократно. Константин Мильчин очень точно подметил эту бешеную (или вам больше нравится – симфоническую?) эклектику книги, множественность авторских личин. Мне, правда, видится несколько иной набор масок (если пользоваться терминологией Мильчина), в которых нам является автор. Мне кажется, подсказка дана в самом начале – вот здесь, у гостиницы «Прага»:

«Гостиница действительно была похожа на старый, подсохший, надрезанный торт.

Скульптура солдата Швейка – слева от стеклянных дверей – располагалась почему-то посреди клумбы: словно солдат, не успевавший вернуться в расположение по нужде, побежал отлить на травку – и окаменел, настигнутый окриком небесного дежурного».

Книгу пишет бравый солдат Швейк, уставший быть бравым, ироничным, успевший перечитать несколько библиотек, насладиться славой, пресытиться славой, мучительно подбирающий слова для того, чтобы дорассказать свои истории по-новому. И в поисках этого нового языка, новой интонации, он – а как иначе – меняется в лицах. То он пресыщенный Дон Гуан, то байронический корсар, то Василий Теркин, то младший брат из фильма «Брат» – каждый может продолжить этот ряд по своему разумению. Некоторые из этого калейдоскопа ипостасей наверняка будут раздражать, и не на шутку. В тексте звучит лейтмотив: «я всегда хотел, чтобы было весело» – но «весело» не всегда «смешно», и это как раз наш случай.

Меня всерьез кольнул один кусок – про Лимонова. Это такое особое искусство смертельного макраме, которым в совершенстве владеют книжные наши олимпийцы. Когда пути их расходятся и отношения портятся, они умеют так хитро подвести итог, так тонко вплести стальные иглы в шелк комплиментов, так взбрызнуть ядом чудесные биографические узоры – что только рот разинешь. Проглотишь страничку за страничкой, сглотнешь... «Даааа». И стараешься вчитаться дальше, поскорее уйти с этого то ли банкета, то ли эшафота.

Других критиков, судя по отзывам, раздражали другие места в книге – кого-то про Монику Беллуччи и Кустурицу, кого-то – про Белого Императора. Вообще книга такая, да – читать ее, как мчаться по грунтовке в кузове грузовика в соседстве с негабаритным грузом, который толком не зафиксируешь – доедешь непременно в синяках. И если уж совсем по гамбургскому – то вот где для меня самое болезненное соприкосновение.

Я не люблю милитаризм. Не в смысле политики (и это тоже), а в смысле поэтики. Все это поклонение – и даже не картонно-нарочитое, а изысканно-сдержанное – опасным мужским железкам, вся эта романтика берцев, РД, располаги, окопов и блиндажей, – меня от этого подташнивает. Я на стороне Гектора, который воюет по необходимости, и всегда против Аякса, которому это в радость. В книге явственно слышен голос Аякса (я же говорил про галерею авторских альтер эго, помните?). Но читая про «некоторых, которые не попадут в ад», я ловил себя на странном чувстве зависти – к ним. Не потому, что мир ополченцев описан как-то особенно ярко, не потому, что автор меня перевербовал. Меня на такой мякине не проведешь. Я хоть и не воевал по-настоящему, но послужил, прошел через все эти сложности и лишения. Во время армяно-азербайджанского конфликта (долго рассказывать, не место) дважды был в ситуации, когда чуть не застрелил человека. Один раз промахнулся, второй раз командир меня остановил – за что я по гроб ему благодарен. В общем, сложно меня перевербовать, мне все это поперек нутра. Никакой красоты в этом не вижу, хоть убейся. А зависть вызвана вот чем.

Эти люди могут – и сделали в своей жизни ясный, однозначный выбор – и пошли за ним. Они решили, что это их война – и за этим неподъемным решением (в вас когда-нибудь стреляли?) последовали судьбы крупной лепки, торчащие на две головы над нашим плоским безвременьем. Я же не могу принять подобного – соразмерного – решения. Не по трусости – а просто потому, что не вижу на горизонте того, что выглядело бы моим, кровным. Возможно, смертельно опасным, но родным.

На другом краю политической нашей полупустыни я тоже не обнаруживаю своей войны. Гражданские протесты, подвиг одиночных пикетов – и ближе, и убедительней, но и это не мое, не принимает организм – так, чтобы целиком, без оговорок. По большей части умиротворяешься мыслью, что нормальная человеческая жизнь без аутодафе и манифестов тоже дело достойное, и в здоровом человеческом обществе каждый выбирает орешек по зубам. Но, бывает, приходится переживать сожаление о том, что недостаточно зубат. Как в этот раз.

Такие вот размышления. Книга располагает, знаете ли, к некоторому эксгибиционизму. По-моему, это хороший признак.

Про политические нюансы донбасской хроники пусть пишут другие. Да, не моя война, но ВСУ – в моей системе координат – навсегда замараны батальонами «Азов» и «Айдар». Все-таки национализм я люблю еще меньше, чем милитаризм.

..............