«Как осваивать российский Дальний Восток? По какому принципу должно идти развитие?» – ключевой вопрос, волнующий не только СМИ, но и представителей экспертного сообщества. На данный момент эксперты остаются верны своим базовым оценкам.
Единственная возможность – это создать производства, которые не нуждаются в людях
Экспертное сообщество всегда осознавало, что число людей, постоянно проживающих на наших восточных землях, чрезвычайно мало. Особенно в сравнении с численностью приграничных – северных – китайских районов, где сегодня живет около 300 миллионов. Решить вопрос освоения путем «самодеятельного» или принудительного перемещения туда россиян невозможно – сейчас не времена ГУЛАГа и «комсомольских» строек. Хотя многие продолжают мечтать о возрождении в «новой редакции» этих «проверенных» опытом и административно ясных решений.
Но даже если бы это удалось и численность населения на Дальнем Востоке России «вдруг» выросла бы в 2-3 раза, кардинально ничего бы не изменилось. Ведь сегодня разрыв в плотности расселения между Дальним Востоком и сопредельными регионами – в 30 и более раз. И по мере начавшегося еще в 60-е годы оттока с российского Дальнего Востока в западные регионы или за границу этот разрыв неуклонно возрастает. Соответственно, нужно решать вопрос о возможностях индустриального развития при падающей численности населения, а также о радикальной замене человеческого труда новыми технологиями. То есть вопрос, который не имеет в мировой практике ни теоретического, ни практического решения.
Принцип освоения – второй сюжет. Равномерно поднять территорию всего Дальнего Востока нереально – это очевидно. По своим масштабам и необходимым для решения подобной задачи ресурсам она превосходит все возможности человечества. Если мы хотим в каком-то месте добиться определенного качества инфраструктуры, обеспечить плотность деятельности на территории, это потребует соразмерных затрат на каждый квадратный километр – независимо от того, идет ли речь о промышленной, сельскохозяйственной или так называемой инновационной специализации территории.
Освоение каждого гектара, каждого квадратного километра территории – это затраты. При этом мы понимаем, что эффективность этих затрат в районах нового освоения всегда меньше, чем в староосвоенных регионах. Понимание этого факта всегда было камнем преткновения на пути многочисленных благих пожеланий по инфраструктурному и промышленному развитию Дальнего Востока – и в царской России, и в СССР. Значит, во всех случаях речь идет о «точечном» развитии, о «точках роста», прежде всего – о существующих городских центрах и примыкающей к ним территории.
И третий – конфликтный – сюжет: постоянно говорится о создании неких особых условий для Дальнего Востока. Здесь сразу возникают, по крайней мере, две проблемы. Первая – естественный вопрос в социально-политической плоскости: а почему именно там должны быть какие-то особые условия? Ну, например, почему на Дальнем Востоке должна быть «свобода» для предпринимательства или меньшая налоговая нагрузка, а по всей стране – нет? Есть ли этому разумное объяснение? А вторая проблема: если мы говорим о каких-то особых условиях, понимаем ли мы, для чего они нужны? Для какой модели развития их необходимо создавать?
Исторически в этом регионе всегда были «особые условия»: режим порто-франко во Владивостоке в конце ХIХ – начале ХХ в. или практика создания иностранных концессий в 20-е годы при СССР. Юридическо-технически можно построить любые специальные режимы и правила. В мировой практике существует несколько десятков прецедентов подобного рода. Вопрос: какой процесс мы хотим направить и поддержать?
Если, например, мы хотим создать особые условия для экспорта российских ресурсов, то это одно: нужна одна система стимулирования и налоговых льгот, одна инфраструктура, кадры определенной квалификации и т.д. А если же создавать там «терминал» для вхождения России в проекты третьей промышленной революции – я лично считаю это единственным вариантом – то это должен быть совершенно другой пакет условий. Тогда нам нужно обустроить иной коридор развития, в том числе нормативно: коридор, который ведет именно в этом направлении.
- На БАМ и Транссиб решили потратить полтриллиона рублей
- Иван Огнев: У России осталось года три на развитие
- Государство поможет РЖД со стройками века
- Путин раскритиковал чиновников за Дальний Восток
Почему именно на Дальнем Востоке? Здесь также присутствует определенный консенсус в экспертном сообществе. Большинство аналитиков и предпринимателей согласно с тем, что рядом развивается крупный рынок, прежде всего китайский, и более широко – рынок Азиатско-Тихоокеанского региона. Там идет процесс индустриализации и урбанизации – самый масштабный в мире. Есть спрос на ресурсы, и можно воспользоваться этим окном возможностей: ресурсы продадим, а на эти деньги что-нибудь построим, улучшим «жизнь трудящихся».
Это понятная, лежащая на поверхности модель, она носит краткосрочный или, максимум, среднесрочный характер. Она направлена на использование имеющегося потенциала этих территорий.
При этом мы хорошо понимаем, что любое «окно возможностей» может в какой-то момент закрыться: потребность в ресурсах снизится, изменится или будет закрыта более быстрыми конкурентами, также предлагающими свои сырьевые ресурсы на продажу – Казахстаном, Монголией, Австралией или странами Африки.
В этой конкуренции, как я уже говорил выше, у России сегодня больше минусов, чем плюсов. Малочисленность населения, низкая плотность деятельности на территории и инфраструктурного освоения в целом, дороговизна реализации любых решений, низкая скорость принятия решений, непоследовательность политики, отпугивающая частный капитал и стратегических инвесторов. Минусы можно перечислять до бесконечности.
Но давайте вспомним старый принцип трактата о военном искусстве Сунь Цзы – «четко поймите все свои слабости и попытайтесь превратить их в силу». Если мы понимаем, что на Дальнем Востоке малочисленное население и оно не будет расти, то единственная возможность – это создать там производства, которые не нуждаются в людях. Речь идет о роботизированных производствах.
Если нам известно, что на Дальнем Востоке огромная территория, малочисленное население и строительство любых крупных инфраструктур очень дорого, необходимо с самого начала создавать современную модульную инфраструктуру, которую сегодня часто называют «зеленой». Например, возобновляемые источники энергии, которые действуют локально. А не огромные энергетические объекты прошлого поколения, не ЛЭП, которые на тысячи километров транслируют электроэнергию, не энерго- и трудоемкие производства. Нужна распределенная генерация: маленькие, компактные, ресурсосберегающие, экологичные электростанции. Нужен новый тип жилища.
«Зеленая» инфраструктура может быть в любой области: в жилье, в энергетике, в производстве и т.д. Сегодня именно в этом заключается основная тенденция мировой экономики, которая полным ходом идет к третьей промышленной революции.
Меня постоянно спрашивают об особенностях этого процесса, который для простоты объяснения я, вслед за Джереми Рифкиным, называю третьей промышленной революцией. Специалисты по-разному определяют ее компоненты и характеристики.
Нужно решать вопрос о радикальной замене человеческого труда новыми технологиями
Когда Элвин Тоффлер, американский социолог и футуролог, писал об этом в 1980 году, он говорил об информационной революции, об активном использовании ресурсов океана и космоса для создания новых материалов, а также о возможностях биотехнологий и генной инженерии. Тогда исследователи и футурологи именно так представляли себе компоненты и составные части новой технологической платформы.
Сейчас Германия разработала и предложила концепцию «индустрии 4.0» – это, прежде всего, «умное производство», основанное на робототехнике, новое поколение «умных» вещей и «умные» среды, системы управления и инфраструктуры, которые как бы направляют поведение и потребление среднего человека по некоторым «базовым сценариям».
Например, в дороге проложен специальный электронный маршрут, по которому с помощью GPS движется транспорт. Или космические системы управляют ведением сельского хозяйства с учетом погодных условий. То есть человек через индивидуальные гаджеты получает доступ и к массивам информации, которые раньше были ему не доступны, и к своему рабочему месту. В частности, ему уже не нужно каждый день приезжать на работу – для участия в глобальном производстве он, фактически, может находиться в любой точке мира.
«Умные» системы энергетики оптимизируют ее потребление и включают в системы генерации современное энергопроизводящее «жилище». Это своеобразный puzzle. Каждое решение в отдельности ничего не меняет. Но собираясь в новый инфраструктурный пакет, эти многочисленные решения – с которыми сегодня экспериментируют разные страны, разные компании и потребители – создают новую среду обитания, ориентированную на потребности отдельного человека или домохозяйства. Гораздо более экологичную и экономичную.
Сегодня в мире каждый день возникают новые решения, функционально вытесняющие менее эффективные старые. Мир стремится к сетевой экономике, к уничтожению посредников и к минимизации затрат и ресурсов на единицу продукции. Речь идет о росте производства, но без увеличения энергопотребления. Если это энергопотребление, то не из одного крупного источника, а из многих мелких, приспособленных к местной обстановке. И так далее.
Думаю, из всего сказанного ясен вывод.
Полагаю, что на Дальнем Востоке должна с самого начала закладываться совокупность решений, соответствующих логике и наиболее продвинутым решениям третьей промышленной революции. Поскольку ее создание идет полным ходом, то через 10–15 лет, когда программа развития Дальнего Востока будет реализована, эти решения окажутся созвучны мейнстриму мирового развития. Работа на опережение сегодня обеспечит связь с другими экономиками завтра.
Сегодня мировая экономика полным ходом идет к третьей промышленной революции
Кроме того, такой тип инфраструктуры, системы расселения и производств способен если не полностью решить, то во всяком случае демпфировать ключевые проблемы, характерные для российского Дальнего Востока: малочисленность населения, размер территории, невозможность ее полного освоения, наличие местных ресурсов.
То есть все эти минусы, которые мы постоянно видим при старом подходе, в данном случае если не становятся плюсами, то их хотя бы можно конструктивно использовать. И если, повторю, такая новая инфраструктура за 15-20 лет будет выстроена, то мы не столько «догоняем», сколько вписываемся в следующий шаг регионального и мирового развития. Именно этим мы будем интересны самым современным мировым компаниям. В том числе тем, которые производят робототехнику и новые технологии. Мы будем интересны как полигон создания самых современных решений, в том числе для отработки новых моделей промышленного производства и экологичного домохозяйства, и поэтому станет возможна кооперация.
Следует подчеркнуть, что близкий по сложности процесс был осуществлен в СССР в конце 20-х годов. Трудно рассказать об этом опыте широкой публике, но специалисты знают, что затеяв ускоренную индустриализацию в середине 20-х годов, СССР столкнулся с теми же проблемами, с которыми, с рядом исторических поправок, сталкиваемся сегодня и мы. Не было необходимых инфраструктур, кадров, знаний, технологий. Одним из важных компонентов решения стало привлечение в 1928 году бюро Альберта Кана к проектированию советских индустриальных гигантов, а главное – к созданию современной поточно-конвейерной системы промышленного проектирования.
Один из ведущих проектировщиков американской промышленности начала ХХ века, в частности заводов Форда, помог СССР решить фактически нерешаемую проблему: за счет заимствования новой технологии мышления построить своего рода «машину времени». В десятки раз сократить сроки проектирования, а потом и строительства; заложить в основу самые современные технологии массового строительства промышленных объектов.
Это метафора подхода, а не решение. Потому что в тот момент СССР осуществлял догоняющую индустриализацию: ускоренно создавал puzzle первой промышленной революции. С этим в дальнейшем оказались связаны и краткосрочные успехи, и долгосрочные поражения СССР.
И, безусловно, за рамками моего рассмотрения остается вопрос о социально-политических условиях реализации подобного замысла. Многие эксперты утверждают, что, не меняя общих «правил игры», общей системы социального управления и ее «родовых» или наследственных характеристик (администрирования, уровня государственного контроля, способов комплектования бюрократии, ответственности самоуправления на местном уровне и т.д.), нельзя реализовать никакой проект. И они, безусловно, правы. Однако я не верю в возможность поменять «систему» как бы разом и безотносительно содержания ее деятельности. Любые социальные изменения происходят всегда долго и трудно, и только в том случае, если очерчены цели и ценности этих изменений.
Еще один важный вопрос: для реализации подобной программы, кроме активного участия наиболее передовых российских технологических компаний и элиты мирового и российского технологического предпринимательства, а также понимающего согласия общества, потребуются существенные ресурсы. Часть из них может поступить в программу за счет целенаправленного задействования российских сырьевых ресурсов. Я не против этого. Но это не самоцель. Для того чтобы что-то купить, надо что-то продать.
Вопрос состоит в том, как мы сумеем распорядиться этими ресурсами. Как, в конечном счете, произойдет согласование сырьевой и технологической моделей развития Дальнего Востока. Но коридор развития, с моей точки зрения, нужно строить с самого начала для третьей промышленной революции, новой технологической платформы и новой экономики. Гарантий, что это удастся сделать, нет.
Мы говорим об историческом процессе, на который можем влиять лишь частично. Мы говорим о возможностях и шансах. А значит – и о рисках. Никто сегодня не возьмется «нарисовать» чертеж нового индустриально-технологического уклада, никто не скажет, где он возникнет и сложится. Страны и регионы конкурируют друг с другом, выстраивая свои оригинальные решения. Мы можем включиться в этот процесс и рискнуть. У нас может получиться, но может и не получиться. Только одно утверждение для меня очевидно: если мы не начнем на Дальнем Востоке создавать новую систему, то внутри старой мы его проблем никогда не решим.
Основной вывод: на Дальнем Востоке нужны «особые условия», но они должны быть коридором для технологического трансферта. И поддерживать нужно, прежде всего, технологическое предпринимательство, трансфер и доработку для отечественных условий технологической платформы третьей промышленной революции.
Для этого, безусловно, понадобится своя новая система подготовки кадров и образования, а также культурная политика, ориентированная на обеспечение этих процессов. Также необходимо будет создание специальных нормативно-правовых условий, а также привлечение внешнего капитала – без его участия это сделать невозможно. И способствовать росту самодеятельности населения нужно также в этих направлениях. А это, наверное, самая сложная составляющая названных процессов.
Однако именно в эту сторону, на мой взгляд, нас толкает наша история. По большому счету, у России на Дальнем Востоке всегда был один-единственный проект – «выход в Азию», «выход в АТР». И Муравьев-Амурский, генерал-губернатор восточной Сибири, и премьер Петр Столыпин со своей земельной реформой и строительством Транссиба решали именно этот вопрос. Почему? Потому что еще Герцен писал, что развитие сконцентрируется в Азиатско-Тихоокеанском регионе. А соответственно, освоение Дальнего Востока – наш шанс вернуться в историю.
