Виктор Топоров: Асан хочет денег

Строго говоря, на сайте размещены все 10 произведений, попавших в шорт-лист премии. Изюминка (или, если угодно, закавыка) в том, что «Асан» еще не опубликован ни книгой, ни в журнале: и в «Знамени», и в издательстве его предполагают напечатать лишь осенью.

На премию он был выдвинут в рукописи; никем не читанный, но всеми расхваленный, роман вошел сначала в длинный, а затем и в короткий список; и в связи с целым рядом обстоятельств как литературного, так и окололитературного свойства (подробнее см. в нашей колонке «Сладкая и прозрачная», опубликованной 7 июня) слывет бесспорным фаворитом нынешнего премиального цикла.

Сюжет – весьма невнятный – вертится вокруг двух контуженых солдатиков, с которыми, проявляя непонятную слабость, возится Жилин

Соперничает с «Асаном» (все по тому же комплексу окололитературных причин) лишь «Солженицын» Людмилы Сараскиной, опубликованный в ЖЗЛ несколько месяцев назад и теперь тоже вывешенный на сайте премии, а значит, ставший доступным и тем, кому книга под тысячу рублей (и под тысячу страниц) явно не по карману.

Однако сетевой «Солженицын» увидел свет после книги, а сетевой «Асан» – до книги (и перед публикацией в журнале), что вызывает (и уже вызвало) определенные вопросы морально-этического и правового характера.

Но пусть этими вопросами занимаются другие.

Меня интересует «Асан».

В колонке за 7 июня я сделал прогноз: голоса ста академиков «Большой книги» в ноябре распределятся между Маканиным и Сараскиной ровно поровну, потому что организаторы премии не решатся обидеть вторым местом ни автора «Асана», ни героя «Солженицына».

Таким образом, будут присуждены две первые премии и ни одной второй (а также, не исключено, ни одной третьей).

«Асана» я тогда еще не читал, а «Солженицына» – читал, и сейчас, по прочтении первого и беглого просмотра в сетевой публикации второго, подтверждаю собственный июньский прогноз.

Благо не на качестве произведений он и базировался.

Сетевой просмотр «Солженицына» привнес в понимание этого «опуса магнума» свежие краски.

Специфический шрифт сетевой перепечатки высветил глубинное стилистическое родство этого фундаментального жизнеописания со столь же значительными трудами, опубликованными в свое время (поначалу на страницах «Нового мира») от имени Л.И. Брежнева как художественная автобиография самого легендарного бровеносца.

Любопытно, что совпадают не только стилистические приемы и задумчиво-восторженные интонации, но и, так сказать, этапы большого пути: «Малая Земля», «Целина», «Возрождение». У Сараскиной соответственно – «Война и на войне», «Перед прорывом» и «Дорога домой».

Помнится, один ленинградский остроумец некогда предложил развернуть брежневскую трилогию в тетралогию, дополнив цикл сочинением «Мой личный вклад в разруху» (тогда, в начале 1980-х, брежневский полукоммунизм представлялся нам разрухой).

Но ведь книгу под названием «Мой личный вклад в разруху» куда с большими основаниями мог бы написать А.И. Солженицын!

Однако не написал.

А у Сараскиной соответствующий раздел назван «Человек счастливый».

И вот как он начинается:

«Самые проницательные и художественно одаренные современники Солженицына, восхищаясь им как писателем, не скрывали своего потрясения от знакомства с Солженицыным-человеком. Первой, кажется, разглядела его особую природу Анна Ахматова. «Све-то-но-сец!.. Мы и забыли, что такие люди бывают… Поразительный человек… Огромный человек…» Еще не были написаны «Архипелаг», «Красное колесо», не случилось второго ареста и изгнания, но Ахматова все угадала.

О том же писал и Твардовский. Поэтическим чутьем он проник в тайну немилосердной, необъятной зависти многих к Солженицыну: ему не прощают не только таланта и успеха, ему не прощают иной природы личности. «Он – мера. Я знаю писателей, которые отмечают его заслуги, достоинства, но признать его не могут, боятся. В свете Солженицына они принимают свои естественные масштабы».

«Я представляю его величиной формата Достоевского!!» – восхищался Солженицыным Михаил Бахтин, знавший толк в Достоевском. «Его вера – горами двигает… Рядом с ним невозможна никакая фальшь, никакая подделка, никакое «кокетство», – признавался отец Александр Шмеман, опаленный «сплошным огнем» Солженицына на фоне «привычной болтовни о Христе». «Он несет в себе до предела наполненный и безостановочно кипящий, бурлящий, дымящий сосуд».

«Вот, значит, какими Ты создал нас, Господи! Почему Ты дал нам так упасть, так умалиться и почему лишь одному вернул изначальный образ?» – воскликнул однажды Юрий Нагибин, выразив солидарное ощущение многих соотечественников, свидетелей драмы Солженицына-изгнанника. Об огромном человеке, который «перерос литературу и сам стал героической действительностью ХХ века», не раз говорил и Евгений Евтушенко. Таких высказываний десятки, а по всему миру – многие сотни».

А поскольку книга «Солженицын», безусловно, внимательнейшим образом прочитана и одобрена заглавным героем, приходится признать, что «второй Ильич» при всей своей любви к орденам, званиям и публичным выражениям самой позорной лести был все-таки скромнее.

Неудача Сараскиной (если отвлечься, понятно, от нескольких миллионов рублей, ожидаемых на двоих с Маканиным) вполне объяснима: хотела написать житие неканонического святого, а написала «автобиографию» генерального секретаря.

Сколько ни собирай вынесенный с нашего завода пылесос, все равно получается автомат Калашникова.

Нечто сходное произошло и с Маканиным: бурно возжаждав богатой премии, он решил идти к ней по проверенной тропе госзаказа.

Того – в высшей степени деликатного – госзаказа, который не формулируется заказчиком, а удачно угадывается самим исполнителем заказа.

Идеологии у нас сейчас нет, поэтому на «инициативный госзаказ» тянет любая тема общегосударственного значения.

Хоть Александр Пушкин, хоть князь Пожарский.

Однако про Пушкина сложно, а про Пожарского – как-то стыдно.

Маканин выбрал Чечню.

Роман про похотливого старика явно не тянул на главную премию «Большой книги» (Маканину, судя по всему, твердо обещанную заранее) – и вслед за номинированным было «Испугом» в экстренном порядке появился «Асан». Выдвинутый на премию (и вытеснивший из шорт-листа «Испуг») еще в рукописи.

И лучше было бы ему оставаться в рукописи!

До той поры, пока Маканину не присудят премию (на пару с Сараскиной), – и критике, успевшей не глядя взахлеб расхвалить новый наряд короля, будет уже поздняк метаться.

Я высоко ценю лучшие вещи Маканина; даже тот же «Испуг» мне нравится, хотя вообще-то рассказы (и полуповести) выходят у него куда лучше романов.

Впрочем, и «Испуг» – это цикл разнокалиберных и разнокачественных рассказов, на скорую нитку сшитый в нечто романообразное.

А что такое «Асан»?

Чрезвычайно холодное, чрезвычайно, до мелочей, скалькулированное, чрезвычайно идеологически правильное (с оглядкой и на Кремль, и на либералов, и на переводы на западные языки) – и вместе с тем чрезвычайно поверхностное, чрезвычайно скучное и чрезвычайно дурным (несуществующим, иначе говоря, просто-напросто мертвым) языком написанное сочинение:

«Надо ждать… Пока нет победителя, всякий бой абсурден. Руслан с этим не согласен, но для меня это дважды два.

И снова подробности. Это уже от уцелевших наших.

В непосредственной близости и даже в виду ущелья Мокрого был, оказывается, загодя расположен взводный ОП. Опорный пункт обычен. Полувзвод солдат скучал и занимался стрельбой по пустым бутылкам… Как раз на дороге Шали – Ведено.

Полувзвод, которым командовал лейтенант Коржацкий, имел, впрочем, боестолкновение с разведкой чеченцев. И притом удачное!.. Можно было считать это некоей предварительной победой… Трое раненых у нас. Двое убитых чеченцев… Итого пять освободившихся автоматов. Жаль, ранен могучий Жора. (Громадных пацанов пули находят быстро.) По счастью, раненых, включая Жору, удалось отправить в Грозный с встречной нашей колонной. Так что нет с собой раненых и есть лишние автоматы. И есть чувство легкой победы. Мало ли?!

Кто-то из бойцов вспомнил, что видел кур в ближайшем селе… Победу надо обмыть. Паленая водка и куры!.. В чеченском селении бойцы Коржацкого выменивают себе за пять автоматов все, что надо: и выпивку, и закуску.

Решают отметить удачу, выставив караул. Садятся кружком… И только один из бойцов, по прозвищу Мудило Мухин, стреляет по бутылкам. Пусть!.. Он любит пострелять».

Владимир Маканин написал роман о всеобщем мародерстве в некоей вымышленной кавказской республике (фото: volgograd.ru)

Роман, как вы поняли, про Чечню. Про первую войну. Главный герой (от его имени и ведется повествование) – сорокалетний начальник склада майор Жилин. Он вор. Но не по убеждению, а поневоле: все кругом воруют, а он что, хуже? Правда, вор необычайно удачливый.

Все кругом и воруют, и воюют: тьма охотников смешивать два этих ремесла и с федеральной стороны, и с чеченской. Вынужден воевать (и весьма недурно) и майор Жилин. Не зря же за глаза его называют Асаном!

Асан – это главное чеченское божество языческих времен. Изображается в образе двурукой птицы: одной рукой воюет, другой ворует (в смысле: торгует). По всей Чечне звучат – на русском – позывные: «Асан хочет крови» и «Асан хочет денег».

Труднее всего определить, чего именно хочет Асан в каждом конкретном случае: крови или денег. It depends.

Сюжет – весьма невнятный – вертится вокруг двух контуженых солдатиков, с которыми, проявляя непонятную слабость, возится Жилин и которые в конце концов становятся причиной его гибели.

Причем в саму эту историю встроена смысловая рифма, на мой взгляд, свидетельствующая не об изобретательности автора (как, по-видимому, кажется Маканину), а о его беспомощности: одно и то же висящее на стене ружье стреляет дважды! В двух разных людей, но при совершенно одинаковых обстоятельствах.

На воровскую тропу Жилина определил не кто-нибудь, а сам генерал Дудаев. (А еще перед этим «ничтожного майора» подставили два коррумпированных полковника.) В друзьях у Жилина несколько офицеров и двое чеченцев (обоих зовут Русланами). Вместе и порознь они сотрудничают с «солдатскими матерьми», получая от них по штуке баксов за каждого вызволенного из плена солдатика, правда, при этом не крысятничают.

Маканин, кстати, и в единственном числе пишет «солдатская матерь». И даже просто «матерь».

Скорее всего, нарочно, но выглядит это все равно как-то странно. Повествование-то от лица майора Жилина!

Участвует Жилин и в операции по выкупу из плена Елены Масюк. По имени она не названа, но изображена узнаваемо и, мягко говоря, бестактно.

Зато в полный голос звучат проклятия журналюгам с НТВ, вечной погоней за сенсациями якобы лишь увеличивающим сумму выкупа и приумножающим мучения своей похищенной полевыми командирами коллеги.

Время от времени повествование перемежается историческими и легендарными сведениями (ими так и сыплет полутыловой генерал, которого убивают тоже) и казарменными анекдотами, преподносимыми как «случаи из жизни».

Отдельный вопрос – зачем, а главное, почему Маканин вообще взялся за чеченскую тему? Покойный Приставкин там жил, Шурыгин и Прилепин там воевали, Проханов и Латынина туда мотались (да, если кто забыл, и Невзоров).

Впрочем, задавать такие вопросы неприлично. Взялся – значит взялся.

Взялся – и провел определенный research.

Читая роман, я не раз ловил себя на мысли о том, что мне хочется проследить пространственные перемещения героев по географической карте, – иначе не все понятно.

И вдруг меня осенило: так ведь по карте и писано!

Взял Маканин карту, запасся какими-нибудь «Чеченскими народными сказаниями» и старыми газетными вырезками (в первую войну в России уже был Интернет!), поговорил с двумя-тремя «ветеранами»…

(Кстати, один из контуженых в романе «Асан» – однофамилец и родственник похотливого переделкинского старика из романа «Испуг».)

Макс Фриш написал однажды пьесу о гонениях на евреев в некоем вымышленном крошечном государстве.

И назвал это государство Андоррой.

Владимир Маканин написал роман о всеобщем мародерстве в некоей вымышленной кавказской республике.

И назвал эту республику Чечней…

Вот тебе и вся тема государственного значения!

Нет, конечно же, Маканин – сильный писатель, живой писатель, настоящий писатель – и время от времени сквозит в этом мертвом, скучном, фальшивом романе нечто прямо-таки фолкнеровское…

Точнее, фолкнеровски-тягуновски-балабановское (если вспомнить перестроечный фильм «Нога» и экранизацию «Святилища» в «Грузе 200»).

И наверняка грезился писателю «Асан» сумрачной экзистенциальной притчей. И наверняка о себе самом (предыдущей такой притчей был маканинский роман «Андеграунд»). Сегодня снова я пойду – туда, на бой, на торг, на рынок…

Он и вообразил себя самого двурукой птицей Асаном: одной рукой убиваю (творю), другой – продаю...

Асану захотелось «Большой книги».