Словами о том, что современная модель капитализма себя исчерпала, президент Владимир Путин в своей валдайской речи подвёл черту под всем постсоветским тридцатилетием.

Вспомним, что говорилось в начале этой эпохи. Не нужно ничего выдумывать самим, не нужно изобретать велосипед, нужно просто взять и скопировать опыт, накопленный другими странами. Это был не просто отказ от самостоятельного конструирования собственного будущего. Это был проект, равнодушный к будущему и устремлённый в прошлое. В то время появилось представление о «нормальных странах», которое теперь кажется диковатым, ведь во главе прогресса сегодня идут те государства, в которых само понятие «нормы» оказалось под подозрением, если не под запретом.

Записавшись в ученики, Россия не должна была удивляться тому, что случилось далее. Если в 90-е её шпыняли за то, что она плохо училась, то в нулевые и последующие годы выяснилось, что она научилась не тому, потому что времена изменились и тот капитализм, который усердно «строился» в России, изрядно устарел. И вышло так, что наши власти теперь сами и виноваты перед теми, кого они брали за образец.

Что же дальше? Вспомним ли мы о своём «особом пути», от которого нас так долго отговаривали? Изолируемся ли от человечества, идущего куда-то не туда? Из того, что сказал президент Путин, это вовсе не следует. Предлагаемая им картина будущего сложнее и диалектичнее.

Нет такой дихотомии: «особым путём» или «вместе со всем человечеством». Недаром же президент сказал: «Все говорят о том, что существующая модель капитализма... исчерпала себя». Кто такие эти «все», на которых он ссылается? Это и сторонники движения BLM, «новой этики» и т. п. в Америке. Это и «зелёные» в Европе, которые совсем недавно усилили свои позиции в Германии – ведущей стране ЕС. Это и наши китайские товарищи, последовательно строящие свою модель, про которую нельзя определенно сказать, капитализм это или социализм.

Словом, в мире установился невероятный идейный разнобой, но человечество в целом не очень довольно существующей ситуацией, и выход из неё придётся искать сообща. Однако в этом процессе у России должен быть свой особый путь, своя индивидуальная траектория конструирования будущего. И в этом нет никакого суверенного упрямства, нежелания «идти в ногу со всеми». Просто не с кем сегодня идти в ногу, нет очевидного и общепризнанного образца. Это ситуация растерянности, но это и поле возможностей.

Примером может служить отношение наших властей к «зелёной повестке». В России на эту повестку смотрят без фанатизма, у нас нет – и, наверное, зря – влиятельных экологических организаций, в Госдуме не сидят депутаты от «партии зелёных», а каждую суровую зиму наши граждане смеются над глобальным потеплением.

Тем не менее, если уж всё человечество решило бороться с изменениями климата, Россия от этой борьбы не уклоняется. Извольте, мы с вами, мы все в одной команде, но при этом у нашей страны в рамках общей повестки должен быть свой особый путь, который нам будет и удобен, и выгоден. Наши преимущества здесь – наличие потенциала для производства водорода, возможность его транспортировки по «Северному потоку – 2», передовые позиции в атомной энергетике. То есть речь о нахождении своего места в этой работе, а не о механическом копировании чужого опыта.

Идеологию российского государства президент обозначает как «разумный», «здоровый» или «умеренный» консерватизм, поясняя при этом: «Консервативный подход – не бездумное охранительство, не боязнь перемен и не игра на удержание, тем более не замыкание в собственной скорлупе». Но здесь мы сталкиваемся с необходимостью снять еще одну ложную дихотомию – между консерватизмом и революционностью. Понятно, что исходным пунктом современного российского консерватизма был страх перед революцией, объяснимый травматическим опытом русской истории. Но вместе с тем наша жизнь меняется революционно, и ничего с этим не поделать. Человечество дышит воздухом революции, и можно сказать, что сама практическая потребность в российском консерватизме порождается как уже произошедшими революционными переменами, так и теми, которые еще предстоят.

Ведь выбор и утверждение новой общественной и экономической модели, которая бы пришла на смену изжившему себя современному капитализму, – это настоящая революция, и не нужно закрывать на это глаза. А поскольку отечественная бюрократия, да и общественность как раз отягощена инерцией бездумного охранительства, «как бы чего не вышло», то и в государственной идеологии революционный или как минимум прогрессивный аспект нашего консерватизма должен быть подчеркнут гораздо более жирной чертой. Консерватизм как инструмент творческого изменения мира – идея, может быть, и парадоксальная, но, как мне кажется, очень русская.

Оценка, вынесенная Путиным современному капитализму, вдохновила наших левых. Тут же заговорили о «левом повороте» в российской политике. Этот разговор мне кажется преждевременным – или же, напротив, запоздалым.

Похоже, что дихотомия «правого» и «левого» также уходит в прошлое. Как когда-то писал по другому поводу Дмитрий Быков, «у нас теперь ни правых сил не стало, ни левых сил». Скажем, президент выступил против экспериментов с переменой пола. А ведь сторонники этих экспериментов считаются на Западе левыми. Спрашивается, а были ли левыми производители евнухов для восточных гаремов? А компрачикосы у Виктора Гюго? А уэллсовский доктор Моро?

Мне, между тем, кажется, что Россия как никакая другая страна нуждается в переосмыслении и сглаживании разлома между правым и левым, социализмом и капитализмом, поскольку гражданская война, уже сотню лет идущая в области идей, наконец-то должна завершиться.