У меня сломалась кровать. Ну как сломалась. Расшаталась рейка в икеевской раскладной кушетке: когда ложишься, она на секунду приподнимается из пазов, стукает, потом всё успокаивается. Читаю на этой кушетке дневники Льва Горнунга. «Свидетель терпеливый». 1923–1987. Бытовая жизнь. Мелкие дела. Например, в 1925-м он пишет:
«Ездил в Подсолнечное. У Нинки болит глаз – весь красный и слезится. Вероятно, запустила. Вместе с ней приехали в Москву и прямо на Арбат к Ченцову. Говорит, что начинается бельмо. Велел ходить каждый день на прижигание».
Нинка – это сестра. Но потом пошли уже знаковые имена: Ахматова, Гумилев, Пастернак, Тарковский.
Гумилева Горнунг не знал. Того расстреляли в 1921-м. Но именно это и разбудило Горнунга. (Слово «разбудило» и фамилия на «Г» смотрятся иронически, но иронии тут нет никакой). Сперва молодой человек пошел за стихами Гумилева в библиотеку (тогда еще не изымали), потом написал о нем целую подпольную книгу стихов.
Составитель книги Татьяна Нешумова пишет в предисловии: «Об арестах и ссылках люди этого поколения сообщали друг другу шепотом». Поэтому в тексте дневников очень много эвфемизмов: «Антоний Николаевич нездоров». Это значит, что Антоний Николаевич арестован. «Нельдихен выехал из Москвы». Нельдихена выслали после ареста в ссылку.
Лев Владимирович Горнунг прожил долгую жизнь. Родился в 1902-м, умер в 1993-м. Несколько эпох. Но детали в дневниках, как понятно, поражают больше всего. В записи за 18.08.1931 читаешь: «Вместе с Александром Леонидовичем я фотографировал из окна квартиры Пастернака на Волхонке храм Христа Спасителя, приготовленный для взрыва. Золото с купола уже снято, и остался только огромный металлический каркас».
Переворачиваешь страницу – «Утром гуляли с Мишей. Шел первый настоящий снег. Обошли Кремль. Видели, как взрывают Христа Спасителя». И там же: «Вечером у Тарковских. Несчастье с Иваном Ивановичем. Дядя тоже болен». Это опять иносказание: Иван Иванович арестован.
Но есть в этих дневниках и комическое (уже задним числом, это понятно: для веселья 20-й век был мало оборудован). Например, 23.07.1936: «За чаем вспоминали вчерашнее гадание за ужином. Анне Ахматовой нагадали большой удар в конце жизни и потом сумасшествие, и она сказала, что когда ей было 17 лет, ей предсказали смерть в тюрьме».
Вывод: не верь гаданиям. Лучшие свои, благополучные, годы Ахматова прожила именно в старости.
… Когда читаешь подряд чужие дневники, всегда охватывает чувство безнадежности. Вот была она, жизнь, вот оставила свой след, вот подробно записана, а вот улетела. Не лучше ли после себя ничего не оставить (я сейчас не про Горнунга – счастье, что эти дневники есть)? Отстоять свою жизнь в очередях, отъездить на трамваях, ничего ни о ком не записывать. А то ближе к концу: умер, умер, умер.
«Скончался Костя Богатырев. Его ударили около двери по голове в конце апреля и проломили голову». «Юрий Анненков умер в середине апреля 74 г.». «Сережа сообщил, что у Муси П. – инсульт, не везло ей в жизни. Ей 80 лет». «Умерла под Нью-Йорком Александра Львовна Толстая 95 лет. Мечтала упокоиться в Ясной Поляне».
И никаких иносказаний. Просто умерли. Никуда «не уехали». Никаких «нездоров». Просто их нет больше.
Ты лежишь на надтреснувшей кровати (остов еще крепок, как тогда на куполе храма Христа Спасителя, но золото уже сняли) и почему-то думаешь про Нинку: как там ее глаз? Помогло ли ей тогда прижигание?
