Эта история, как сказали бы авторы средневековых романов, повествует о том, как многолико добро и переменчива коварная красота.
Некая дама вместе с дочерью 11 лет пошла в Пушкинский музей на выставку Люсьена Фрейда и Лондонской школы. Когда дама покупала билет, пожилая кассирша за стойкой предупредила ее, что выставка имеет возрастные ограничения, и выразила сомнение, стоит ли девочке туда идти. Дама уверенно сообщила, что отвечает за своего ребенка. Тогда кассирша решила выразиться понятней и, отринув эвфемизмы, проинформировала даму, что картины на выставке отвратительные. Дама вежливо улыбнулась и отправилась на выставку. Уж не знаю, какое впечатление на ребенка произвел Люсьен Фрейд, но, вернувшись домой, вышеозначенная дама поведала о своем маленьком приключении с участием кассирши в соцсети.
Реакцию, последовавшую за злополучным постом, не могли предугадать ни сама дама, ни кассирша. На страницу любительницы Фрейда пришла сама директор Пушкинского музея Марина Лошак, извинилась за поведение своей сотрудницы и пообещала, что уволит ее. Дама совершенно не желала зла несчастной кассирше и стала просить Лошак не совершать резких движений. Но директор музея была непреклонна.
Не знаю, чем закончилась эта история, хочется верить, что кассиршу все-таки спасут. Но могут и не спасти. Потому что где директор, а где кассир – уж больно несовместимые весовые категории столкнулись на ниве любви к искусству. Никто же не будет вступать с продавщицей билетов в серьезный искусствоведческий спор. Ну и, в конце концов, не надо забывать, что искусство – это тоже бизнес. Сказать посетителю, что Люсьен Фрейд отвратителен, это примерно то же самое, как если бы официант отговаривал клиента заказывать эскалоп, потому что свинина несвежая. Это же предательство корпоративных интересов! Стоит в меню – значит, ешь. Повесили в музее – смотри!
Вполне вероятно, что искусствоведы забросают меня тухлыми помидорами и на раз-два объяснят, чем прекрасен Люсьен Фрейд. Я и не спорю. Фрейд мне нравится так же, как и эксперту Марине Лошак. Нас разделяет не искусство, а право увольнять.
Я пытаюсь представить себя на месте кассирши Пушкинского музея и вижу тихое отчаяние, сломанную жизнь и крах веры в прекрасное. Перед нами настоящая человеческая трагедия, как бы малозначима она ни казалась директору музея. Я попробую нарисовать что-то вроде социального портрета этой женщины.
Итак, кто она, кассир Пушкинского музея? В нашей стране образование и воспитание никогда не были гарантией социальной успешности. Возможно, наша кассирша вовсе не лишена ни того, ни другого. В прошлом она была учительницей, бухгалтером или кем-то еще из многочисленного ряда достойных, но малооплачиваемых профессий. Потом случились 90-е годы. Она потеряла работу, долго мыкалась, пока знакомые не помогли устроиться в Пушкинский. Сказать, что там она обрела свое счастье – ничего не сказать. Ад российских 90-х и угар нулевых кончался за тяжелыми дверями музея. На восемь рабочих часов женщина попадала в рай и, ложась спать, твердо знала, что завтра этот рай ждет ее снова.
Каждый день приходить на Волхонку и чувствовать свою причастность к молчаливой жизни фаюмских портретов и тайному сиянию Рембрандта – это больше, чем счастье. Добродетельная пожилая женщина жила тишиной этих залов. Там, за стенами, менялись власти, гремела бурная политическая и общественная жизнь. А здесь были тишина и красота. Красивые люди, изъясняющиеся почтительным шепотом, прекрасные шедевры прошлого, интеллигентные коллеги – и за все это еще и платили деньги.
В этой трогательной доверчивости к прекрасному наша кассирша далеко не одинока. Чувство сакральной красоты свойственно большинству населения этой страны. Вполне вероятно, что это свойственно не только русскому миру, но и вообще любому миру. По крайней мере, когда несколько лет назад художники Комарь и Меламед провели небольшое исследование и опросили жителей разных стран, какие картины они хотели бы видеть в галереях, оказалось, что мир от Камеруна до России удивительно единодушен в художественных предпочтениях.
Отдых семейства с детьми где-то в лесу или на берегу реки, пейзаж и натюрморт – это выбор большинства. И чтобы яблоко было похоже на яблоко, лес на лес, а человек на человека. И чтобы тихо сияло закатное солнце, и голландские коровы живописно паслись на лугу, и лица детей были тронуты печальной пастелью Ватто, а небо обладало глубиной Клода Лоррена. И тогда человек счастлив. Прозрачный виноград голландских натюрмортов и дали Констебля погружают человеческую душу в сладостную истому и вселяют робкую надежду на устойчивость мира. Именно этого и ищет усталый человек в искусстве.
Классика с ее строгими пропорциями сохраняет власть над самой простодушной деревенской душой, которая, соприкасаясь с ее очарованием, преисполняется искренней и глубокой благодарности. В этом – тайное укрытие от хаоса жизни. И не надо думать, что для того, чтобы понимать великое искусство, надо быть специально обученным человеком. Оно само естественным образом утончает душу.
Чтобы понимать современное искусство, надо иметь не только образование, но и соответствующий уровень дохода. Хорошо известно, как относилась к современному искусству бывший директор ГМИИ великая Ирина Антонова. Со всем авторитетом своего многодесятилетнего искусствоведческого опыта она настаивала на том, что современное искусство это проплаченный проект, активно лоббируемый сильными мира.
Чтобы понять Фрейда, надо иметь достаточно счастливую биографию, свободное время, деньги и специфический вкус к эффектным диалогам по вечерам за бокалом хорошего вина.
За отсутствием этого Фрейда понять трудно. Поэтому нашей кассирше Люсьен Фрейд, мягко скажем, не близок. Нетрудно догадаться, что вторжение Фрейда в сокровищницу красоты воспринимается ею как трагедия богооставленности. Коварный и многоликий ад жизни, от которого она так удачно спряталась в стенах музея, добрался и сюда. Фрейд так же уродлив, как жизнь там, за дверью.
Быть может, придя к такому выводу, наша кассирша, сама того не подозревая, сделала величайшее искусствоведческое открытие, но ей от этого не легче. В ее простодушном и доверчивом сознании горит тревожная лампочка – опасность, опасность! Надо спасать красоту! Именно эти чувства испытывает любой нормальный зритель, поднявшись с первого на второй этаж и перейдя от Рембрандта к Фрейду. Это некрасиво! Это ломает и корежит, скрипит и стонет, вместо того, чтобы утешать и возвышать. И если ты не вооружен искусствоведческой лупой и эстетическим мужеством, тебе хочется только одного – вернуться обратно на первый этаж.
Наша кассирша не так уж простодушна, как может показаться. Она сформулировала ту тревогу, которая мучит не только ее, но процентов 80 населения нашей страны. Это тревога неустойчивости, страх перед непонятным будущим и попранным прошлым. Страх, беспощадно вторгающийся в жизнь, страх, от которого не спрятаться.
Жест Марины Лошак и грозящее бедной кассирше увольнение – только подтверждает реальность этого страха. Ничего устойчивого, ничего надежного в этом мире уже не существует. Если кассиршу уволят, значит, от хаоса нет спасенья.
