Украина
|
Для науки опасна не вера, а атеизм
Сергей Худиев
|
|
Выступая на церемонии вручения Макариевской премии по гуманитарным наукам, президент РАН Александр Сергеев призвал объединить усилия научного сообщества и Церкви в деле служения стране: «Мне кажется, что мы вместе – ученые и наши уважаемые представители РПЦ – должны предлагать новые подходы, идеи, концепции, чтобы мы действительно решали проблемы народосбережения».
Макариевская премия была учреждена в 1867 году по завещанию митрополита Московского и Коломенского Макария (Булгакова) с целью «поощрения отечественных талантов, посвящающих себя делу науки и общеполезных занятий...»
И само существование церковной премии, поощряющей научные занятия, и выступление президента Академии наук, в котором он говорит о сотрудничестве Церкви и научного сообщества, может вызвать у части аудитории немалый разрыв шаблона.
Представление о «конфликте науки и религии» относится к числу тех мифов, происхождение которых уже прочно забыто – но которые воспринимаются как что–то само собой разумеющееся и «известное всем образованным людям».
В реальности этот идеологический миф, внушенный советской школой и поддерживаемый небольшой, но активной группой как переводных, так и отечественных идеологов, во всех отношениях неверен.
 |
Он неверен исторически – наука не развивалась в конфликте с Церковью, напротив, она была создана христианами. Причем не просто представителями христианской культуры, но лично ревностно верующими людьми – такими как Паскаль, Бойль, Ньютон, аббат Мендель и другими.
Он неверен философски – естественные науки и вера говорят о разных уровнях реальности и поэтому не конфликтуют.
Профессиональные ученые (как и люди других профессий) могут очень по-разному относиться к вере, и между Церковью и научным сообществом ведется постоянный взаимоуважительный диалог. Церковь высоко оценивает научный поиск. Как сказал патриарх Кирилл, выступая в МИФИ, «по природе своей мы существа, ищущие познания; мы хотим понять, как устроено мироздание, как возникла вселенная, как рождаются и умирают звезды, и наука – одно из глубочайших проявлений нашей духовной природы».
Конечно, естественные науки и вера – очень разные области человеческой деятельности, их нельзя (да и невозможно) смешивать. Но именно это сознание различия ведет к пониманию того, что Церковь и научное сообщество не борются за одну и ту же нишу и не имеют оснований для конфликта.
Существует – и исторически, и прямо сейчас – другой конфликт: между наукой и светскими идеологиями, которые ищут подчинить ее себе.
Это связано с тем, что христианство полагает свои основания в сверхъестественном откровении и не нуждается в том, чтобы обосновывать свои догматы естественно-научным путем; более того – по своей природе эти догматы лежат вне сферы эмпирических наук. Вы не можете научно доказать – или опровергнуть – что Христос обладает полнотой божественной и человеческой природы.
Светские идеологии, напротив, апеллируют к науке – и, соответственно, требуют «научного» подтверждения своих постулатов. Тоталитарные идеологии ХХ века решительно претендовали на «научность», и именно науке вменялось в обязанность обосновывать превосходство арийской расы или неизбежность грядущего торжества коммунизма – причем множество не самых глупых людей полагали, что она это успешно делает.
Ученым предписывалось в идеологически чувствительных областях исходить не из того, что они находят в окружающем мире, а из того, что предписывала идеология.
Иначе говоря, религия и наука осознают, что действуют в разных областях – можно говорить о том, как эти области взаимодействуют, но они остаются разными. Научная истина говорит нам об устройстве материального мира, религиозная – о его происхождении и предназначении, и самое главное – о нашем месте в нем.
Идеология же претендует на то, что ее постулаты, которые она провозглашает, как истину, являются истинами именно научными, не полученными в результате откровения, а обретенными в процессе объективного, рационального, эмпирического исследования мира. А это значит, что выводы ученых обязаны соответствовать идеологическому правоверию – и если эмпирические данные говорят о другом, то тем хуже для данных.
Мы можем взглянуть, например, на стенограмму сессии ВАСХНИЛ 1947 года, где научные теории громились не за какие-то, собственно, научные огрехи, а за предполагаемое несоответствие единственно верному материалистическому мировоззрению.
Сегодня в ряде влиятельных стран ученым фактически вменяется в обязанность обосновывать такие вещи, как антропогенный характер глобального потепления, врожденность и неизменность «сексуальной ориентации» и реальность «трансгендерных девочек», спрятанных в телах очевидных мальчиков.
Те, кто пытаются во имя научной добросовестности противиться этому давлению, сталкиваются с серьезными неприятностями – такими как изгнание с работы, прекращение финансирования или по меньшей мере расследование со стороны своего руководства, как если бы они были виновны в серьезных нарушениях профессиональной этики.
Интересно, что «новые атеисты» (те авторы, которые резко нападают на религию, по их мнению, угрожающую науке) демонстрируют самую тщательную угодливость по отношению к современной прогрессивной идеологии, которая, в отличие от религии, требует от науки полного подчинения.
Христианство не предписывает ученым – в том числе ученым–христианам – что они должны находить в ходе своих исследований. Светские идеологии предписывают. Конфликт науки и религии – миф; конфликт науки антирелигиозных идеологий – реальность.
Между учеными и людьми Церкви (а эти два множества пересекаются) возможен – и важен – диалог о таких важных вопросах, как этические и социальные последствия развития технологии, которые могут обернуться и великими благами, и великими бедами. Разговор об этике и ответственности в области науки неизбежно выводит нас в область философии и теологии – что есть человек, каково его предназначение, в чем истоки его достоинства и надежды.И даже если этот диалог не приводит к согласию, он вполне может привести к общему труду на благо страны и людей.