Можно ли сожалеть о гибели Николая II, помня убитых им ворон?

@ facebook.com/LibAccessMCR

23 июля 2018, 14:19 Мнение

Можно ли сожалеть о гибели Николая II, помня убитых им ворон?

Можно ли ставить или сохранять монумент Черчиллю, зная не только его образ жизни, но и его взгляды что на империализм, что на женское равноправие, что на положение рабочих? Можно ли почитать Пушкина, крепостника, аристократа?

Андрей Тесля Андрей Тесля

кандидат философских наук, БФУ им. И. Канта (Калининград)

«Студенты университета Манчестера стерли со стены здания учебного заведения стихотворение Редьярда Киплинга «Если», обвинив поэта в расизме», – сообщает BBC.

Сама по себе история не особенно интересна. Молодость – тот возраст, когда много наивности и мало опыта, а эта комбинация сама по себе способствует радикализму, ведь компромиссам учишься, либо поотбив бока и становясь осторожным, либо наблюдая за самим собой и замечая, как меняются собственные взгляды, как то, что некогда казалось очевидным, перестает быть таковым, как то, что было предельно актуальным, оказывается безразличным или во всяком случае не вызывающим прежнего интереса и т.д.

Молодость – это еще и постоянная оглядка на других. Ведь это время, когда простраивается образ собственного я, когда внутренний наблюдатель и внутренняя инстанция оценки еще не сформированы до конца и предельно важно, что говорят о тебе другие, как ты выглядишь в их глазах. И, следовательно, важно обращать на себя внимание. Яркий жест, поступок позволяют привлечь к себе внимание, заставить говорить о себе, следовательно, придают реальность твоему существованию.

Молодые люди хотели привлечь к себе внимание и добились своего. Стерли стихотворение Киплинга, написали вместо него «стихотворение «Я поднимаюсь» американской поэтессы и гражданской активистки Майи Энджелоу». Председательница студенческого совета Сара Хан дает комментарии своей акции – и теперь о ней на 15 минут знают даже те, кто ранее не знал и о существовании Майи Энджелоу.

А вот в аргументации Сары Хан интересного и симптоматичного гораздо больше – прежде всего само стертое стихотворение возражений и возмущения не вызвало. Причиной его уничтожения стали взгляды автора.

Госпожа Хан заявила: «Мы считаем, что Киплинг являет собой все прямо противоположное свободе, освобождению и правам человека. Всему тому, за что мы выступаем как студенческий совет». На взгляд председательницы студенческого совета, человека подобных взглядов недопустимо «рекламировать», а воспроизведение стихотворения его авторства, следовательно, расценивается именно как реклама.

Проблема, которая здесь обнаруживается, заключается в том, что «рекламируемым» в этой оптике выступает Киплинг – как человек и как автор, взятый целиком. Публичное размещение его конкретного стихотворения, не вызывающего никаких претензий со стороны студентов своим содержанием, рекламирует Киплинга. Тот является человеком, по мнению инициативных студентов, разделявшим и выражавшим – в других своих текстах – неприемлемые взгляды.

В этой трактовке автор сливается со своими произведениями в единое и нечленимое целое – так что, восхищаясь или воодушевляясь конкретным стихотворением, мы тем самым до некоторой степени распространяем свое восхищение и на все остальные тексты, и на весь круг идей, на всю личность автора.

Сто лет филологии, разводившей текст и автора и даже успевшей более полусотни лет назад провозгласить «смерть автора», оказались бесплодны: текст есть лишь плод души автора, и коли последняя дурна, то остается отвергнуть и тот из плодов, который с виду прекрасен.

Не касаясь того, насколько оценка взглядов Киплинга со стороны манчестерских студентов верна, отмечу иное. Киплингу ставится в вину то, что его взгляды – взгляды, принадлежащие давно умершему человеку, жившему в мире, совершенно несхожем с современным – не соответствуют тем, которые ныне считаются надлежащими.

Удивительно, но то же самое можно сказать практически о любом авторе прошлого. Уже в силу того, что он жил в прошлом, когда существовали иные представления о реальности и о том, как надлежит поступать, в силу того, что он разделял предрассудки своего времени или обладал своими собственными.

Так, Чарльз Дарвин в своих последних работах высказывался вполне определенно в духе иерархии разных рас, и считать многие из социал-дарвинистских суждений лишь извращением идей великого биолога не получится. Гегель, например, был едва ли не в ужасе от реформы избирательного права в Британии в 1831 г., расширившей число избирателей, полагая, что она повлечет за собой падение существующего порядка.

Представления Толстого или Фета о надлежащем положении женщин в обществе, увы, явно не соответствуют тому, что ныне можно высказать в приличном обществе.

Верещагин прославляет цивилизаторскую миссию Российской империи в Азии, причем делает это как в молодые годы, так и в старости. Вопросы расового подбора и не следует ли по меньшей мере кастрировать и стерилизовать своих «неполноценных», дабы они не наносили биологического урона, вполне обстоятельно дискутируются не только в журналах, но и на научных конгрессах конца XIX столетия.

В этом нет ничего удивительного: взгляды и суждения меняются, причем достаточно быстро. То, что было приемлемо еще несколько десятилетий назад, за это время успело сделаться нетерпимым – и, напротив, недавно неприемлемое стало частью повседневности.

Молодости свойственно представлять современность единственно возможной, актуальная оценка представляется вневременной. И только потом обнаруживается, что актуальность изменчива.

Но здесь значим и другой вопрос: а кто достоин прославления?

Можно ли, например, ставить или сохранять монумент Черчиллю, зная не только его образ жизни, но и его взгляды что на империализм, что на женское равноправие, что на положение рабочих? Можно ли почитать Пушкина, крепостника, аристократа, презиравшего выбивавшихся вверх «без роду и племени» и смевших считать себя ровней ему, столбовому дворянину?

Можно ли не то что почитать, а хотя бы сожалеть публично о гибели Николая II, помня убитых им ворон? А если можно, то в каких именно пределах?

Примеры прошлого демонстрируют по крайней мере одно очень банальное и при этом нередко забываемое обстоятельство: люди, и величайшие здесь не исключение, не только живут в своем времени и несут его черты, но при этом являются людьми, то есть не идеальны. Они любят и ненавидят – и ненавидят не то, что ныне положено, равно как и любят иногда то, что сейчас представляется странным. Они потакают своим слабостям и обрушиваются на слабости других, они слепы к тому, что нам представляется очевидным. Но при этом могут видеть то, что мы без их помощи увидеть неспособны. Могут научить нас или одарить прекрасным и возвышенным – как тот же Киплинг, а осудить его может любой прохожий, этой ценой купив ощущение собственного морального превосходства. 

Кажется, здесь мы возвращаемся к исходному – к радикализму суждений, который естественно пытается проявиться в радикализме поступков. И под каким именно лозунгом он выступает – совершенно второстепенно или, точнее, обусловлено лишь местом и временем. С тем же юношеским задором при других представлениях о дозволенном и желаемом можно было бы бороться против допущения в стены университетов студентов не с тем цветом кожи или притязаний женщин на высшее образование.

..............