Сто семьдесят пять лет назад, в ноябре 1843 года, вышла в свет одна из самых известных сказок Ханса Кристиана Андерсена – «Гадкий утенок».
Разговоры о том, что в этой сказке Андерсен изобразил себя, – застенчивого нескладного провинциала, который, пережив насмешки и тяготы, добился признания, – давно стали общим местом. Для датского сказочника она, безусловно, была об этом – и о том, как настрадавшаяся душа бывает вознаграждена в жизни вечной, а то и в земной; во всяком случае, протестанту Андерсену полагалось бы верить именно в это.
Со временем сказки начинают звучать иначе и «Гадкий утенок» Андерсена для нас совсем о другом. Об отверженности и неприятии себя. О том, что теперь принято называть «буллингом», а прежде называли по-русски травлей. О воспитании детей, наконец.
Все мы так или иначе были этим неказистым птенцом, чужим на птичьем дворе и не знающем, где ему место. Утенок Андерсена – точнейшая метафора для подростка, который вечно в разладе с собой и в кризисе, которому кажется, что он не вписывается в окружающий мир, что он – не как все. А тут еще мама-утка, добрая, но раздражительная, в сердцах бросает: «Глаза бы мои на тебя не глядели!» – и взрослые твердят, что бранят тебя, желая добра, и никто-никто тебя не понимает!..
Взрослому же читателю сказка Андерсена задает очень непростой вопрос: кем он хочет видеть своего птенца, да и себя самого? Здоровой и всем довольной уткой или настрадавшимся, не верящим в себя красавцем-лебедем? Не загубит ли он лебедя, выращивая счастливую утку? Не сломает ли жизнь утенку, пытаясь дотянуть его до лебедя?
Правда в том, что не из каждого гадкого утенка вырастает лебедь. Так что мечты о том, как однажды те, кто мучил и дразнил бедного птенца, окажутся курами и индюками, а он поплывет к своим белоснежным собратьям по декоративному пруду в цветущем весеннем саду, возможно, и скрашивают утятам тоску перед засыпанием, но не обязаны сбываться.
С другой стороны, кто запретит утенку мечтать об этом?
Тем более что мы сегодня живем в мире, где особость – неважно, подлинная или надуманная – поднята на знамя и тщательно пестуется. И на нынешнем птичьем дворе непременно найдется кот или гусь, который скажет лебединому птенцу, что он прекрасен и уникален, какой есть, что никто не имеет права его судить и обесценивать. А лебеди – лишь навязанный традиционной культурой стандарт – искусственный и порочный, который нужно по мере сил демонтировать. В жизни лебедей нет, все это фотошоп и глянцевая ложь.
Разумеется, судить утенка будут все равно, судить со всей безжалостностью птичника. Очень нелегко поверить в собственную уникальность и прекрасность, когда даже братья и сестры считают тебя уродом и гонят прочь от кормушки.
Бывает, что утята в результате отращивают не положенные по природе зубы и начинают очень больно кусаться, мстя всему миру за обиды. Бывает и так, что забиваются под перевернутое ведро, удачно нашедшееся во дворе, и задумываются, в чем они виноваты.
Если тебя прогнали, если пнули или ущипнули, подумай, что ты делаешь не так – первая заповедь того, кто не в ладах с собой. Утята напряженно думают, сидя под ведром, и всегда находят себе вины, умницы. Всячески пытаются приучить себя к чувству ответственности за свое уродство: надо меньше есть, чтобы не вырасти еще огромнее, или отбелить перья, чтобы понравиться, наконец, сородичам.
Беда лишь в том, что нельзя быть достаточно хорошим для тех, кто привык тебя травить. «Не страшно появиться на свет в утином гнезде, – писал Андерсен, – если ты вылупился из лебединого яйца». Любой, кто хоть раз чувствовал себя серым птенцом, не надеющимся выйти в лебеди, поспорил бы с ним. А выйти в лебеди не надеется ни один гадкий утенок; как мы помним, он приближается к белоснежным птицам, надеясь, что те убьют его за уродство, прекратив его страдания.
Для Андерсена, человека глубоко религиозного, это обретение рая земного после глубочайшего страдания естественно и прекрасно. Вот только в жизни лебедей не кормят пирожными, как дети в весеннем саду; более того, лебедям это очень вредно.
В казалось бы простенькой сказке с каждым прочтением обнаруживаются новые и новые уровни смысла.Катастрофа, которой заканчивается пребывание утенка в гостеприимном крестьянском доме, где он шарахается от рук, тянущихся его погладить, проливает молоко из подойника и портит припасы – разве это не лучшее описание того, как однажды переживший травмирующий опыт оказывается неспособен довериться кому-то, принять заботу и любовь?
Вхождение в лебединую стаю, которая примет вчерашнего утенка как равного – что это, как не вечное стремление, вечная мечта найти своих, тех, кто поймет, с кем будет легко и радостно?
И кто, в конце концов, счастливее: утка с красным лоскутком на лапе, считающая себя королевой птичьего двора, или лебедь, вдруг увидевший свое отражение в пруду и понявший, что зря пытался стать правильной уткой?
Грустный сказочник Андерсен не дает ответа на эти вопросы. Он, скорее всего, писал вовсе о другом. Но мы читаем сказку о гадком утенке как историю о себе самих – уже сто семьдесят пять лет.
