Три новых Паланика

Трем новым книгам суждена та же судьба, но издатели зря торопятся. Паланика лучше читать по книжке в год. В больших дозах он утомляет, как, впрочем, почти любой писатель. Зато отчетливей видны швы и скрепы, на которых держится текст.

Поспешать медленно

«Дневник» прямо-таки просится быть экранизированным Найтом Шьямаланом (www.ozon.ru)

«Дневник», самый недавний из паланиковских текстов (вышел в 2003 году), прямо-таки просится быть экранизированным Найтом Шьямаланом, настолько схожи приемы этих двух фокусников. Автор так тщательно скрывает, о чем на самом деле эта история, что сразу понимаешь: тебе дурят мозги уже в начале.

Форма повествования – дневник бедной художницы, удачно вышедшей замуж и переехавшей на остров, о котором она мечтала с детства. Дальше все пошло не так весело – муж в коме после неудачного самоубийства, быт заел, все от нее чего-то хотят. Сначала выясняется чего, а потом – для чего. Реальность становится настолько безумной, что проще предпочесть ей жуткую цикличность местного мифа.

Сюжет настолько изобретателен, что поневоле соглашаешься с абсолютным неправдоподобием развязки, – да ладно, сойдет по ведомству притчи, нам не привыкать.

«Декамерон» на новый лад

«Призраки» – своего рода «Декамерон» или «Кентерберийские рассказы», вот только собрал рассказчиков под одной крышей вовсе не дождь и не перерыв в долгом пути, а злая воля.

Двадцать человек соглашаются провести взаперти три месяца, намереваясь в это время активно заниматься творчеством. Довольно дикая посылка, но куда деваться, примем и это условность.

Творчество выливается в устные рассказы о своем крайне эксцентричном житье-бытье.

Мир этого романа населен миллионерами, которые обычно притворяются бомжами; художниками, которым галерейщики обычно обещают раскрутку, если они убьют живописца, на которого падает спрос; детективы обычно трахают резиновых кукол, предназначенных для демонстрации при следственных экспериментах; убийцы обычно приходят на могилу жертвы, чтобы с ней поговорить, поэтому там обычно устанавливают микрофоны; лжеинвалиды обычно убивают детективов, которые за ними следят; сверхискусные массажисты обычно подрабатывают наемными убийцами, так как могут воздействовать на точки, которые активизируются через определенное время.

Такой вот обычный мир.

Этот роман – и притча о «заживо погребенных», и издевка над их стремлением захватить внимание массмедиа путем активного уродования своих тел (сквозной мотив всех текстов Паланика).

В конечном итоге текст – о любви к боли, о крайней желательности наличия дьявола в нашей жизни, о невозможности свободы.

Жемчужина романа – рассказ о ящичке с дырочкой, заглянув в которую можно иногда увидеть самую что ни на есть реальную реальность. И о том, что обычно бывает с теми, кто туда посмотрит.

Дембельский аккорд

«Уцелевший» – история парня, воспитанного в крайне пуританской секте и ставшего поп-звездой (www.ozon.ru)

«Уцелевший» – тоже тот еще фокус: книга начинается с последней страницы, нумерация глав также идет по убывающей. Этот забавный прием сугубо формальный, дополнительная головная боль для типографских работников.

Его условность (как, впрочем, и текста) подчеркивает то, что первой пронумерована предпоследняя страница, на последней – выходные данные, она, стало быть, нулевая.

Герой находится в захваченном неуправляемом самолете – общается с бортовым самописцем и рассказывает, как дошел до жизни такой.

Это история парня, воспитанного в крайне пуританской секте и ставшего поп-звездой. Почти вся община мертва – кто-то покончил с собой, кому-то помогли уйти из жизни и время от времени продолжают помогать до сих пор. Текст тщательно сводит концы с концами, замыкая персонажей в неумолимо параболические отношения.

Даже когда Паланик иногда перегибает палку, ударяясь в длинные описания каких-то реалий, которые должны свидетельствовать о том, что он изучил предмет, о котором пишет (работа лицевых мышц в «Дневнике», секреты домоводства в «Уцелевшем»), эти занудные пассажи структурированы как поэтическая проза с зачинами и рефренами.

Но совсем уж непонятно, почему Паланика в стандартных аннотациях под портретом на «альтернативовских» изданиях так упорно кличут «Уильямом Берроузом нашего времени». Для серьезного автора он слишком умело развлекает читателя, и он слишком серьезен для обычного литературного жонглера.

На эту тему
• Створка ракушки
• «Эмиграция» – история болезни страны и человека
• Норвежский квинтет
• Сергей Довлатов. Колонки редактора
• Крик одинокого ястреба
• На пороге вечности

Так или иначе, никакой альтернативной прозой тут не пахнет, это крепко сколоченные романы с забойным сюжетом и весьма изысканным изложением, скрывающимся за якобы непритязательным слогом.

Более того, Паланик, по крайней мере в этих трех книгах, откровенно литературоцентричен. Этот старомодный романтический пафос искренне умиляет.

Ведение дневника в «Дневнике», рассказы замурованных в «Призраках», исповедь черному ящику самолета в «Уцелевшем»: сама возможность текста для персонажей – узкая тропинка к спасению.

Иногда вполне воплотимому.