Сорокин – это наше все

В рамках проекта «Клуб читателей» газета ВЗГЛЯД представляет текст Антона Антипенко, в котором он рассуждает о постимперской реальности в произведениях Владимира Сорокина.

Любимый писатель все уже очень точно выразил за нас

Литературные премии в стране, где не существует и не может существовать литературы – дело по определению коррупционное, тут и говорить нечего. Однако в случае с «Большой книгой» есть некоторая странность: уже второй раз вторую премию получает Владимир Сорокин.

Сорокин – да, это литература, несомненно. Меня спросят: как же я написал выше, что у нас не существует и не может существовать литературы? Уточню: может. Но только такая.

1

Произведения Сорокина – ценнейший документ, правдивое описание того, что представляет собой постимперская реальность. Погибшие империи все погружаются туда, в «то самое» (кто читал Сорокина, понимает, о чем я), но обычно оттуда, из «того самого», не пишут. Неохота. Чего уж там. Все и так понятно. Но Сорокин выразил, закрепил в слове то, что было и так понятно, и в этом плане он уникален.

Он писал за нас всех. К написанному им нечего было добавить.

Сорокина не любили. У нашего общества, как это ни странно, удивительно низкая культура восприятия художественного текста. Народ не понимает, что писать про д... и писать д... – совсем не одно и то же; чтение Сорокина, какое-никакое, а все-таки общение с человеком, с автором; чтение Улицкой или Дины Рубиной – просто копрофагия и ничего более. От этой скверной привычки нашему обществу пора уже начать отвыкать.

Сорокин не многогранен и достаточно монотонен – это не недостаток. Постимперская реальность – не многогранна и монотонна; таков же должен быть, по необходимости, и ее певец.

Сорокин всегда использовал один и тот же прием – сначала он давал словесный образ империи – Советской или Романовской, какую-нибудь картинку имперской жизни в стилистике соцреализма или классического русского романа, потом эта картинка распадалась, погружалась в абсурд, в хаос, в «то самое».

2

Предшественник Сорокина ­– Федор Тютчев, имперский чиновник, завороженный деструктивным началом, уже в XIX веке отработал этот прием в бесконечных вариациях – в стихотворении про льдины на реке, например:

Все вместе – малые, большие,

Утратив прежний образ свой,

Все – безразличны, как стихия, –

Сольются с бездной роковой!..

Как будто бы не по-сорокински сказано: серьезно, хрестоматийно, без эпатажа. Но, если мы подставим на место льдин сорокинские картинки (из жизни школьников, или геологов, или помещиков), мы увидим, что схема едина: исчезновение дифференцированного в недифференцированном, исторического времени – в безвременье.

«Роковая бездна» – вроде как поэтично; д... – вроде менее поэтично. Но суть-то одна. И, к сожалению, в империях заложен этот импульс, недаром имперские чиновники пишут такие стихи.

Забавно, что Тютчев, в своей публицистике озабоченный борьбой с революционными тенденциями, в стихах воспевал «древний, родимый хаос». Но литературу нет смысла осуждать – к литературе можно только прислушиваться.

3

Возвращаясь к Сорокину: поскольку его тема­ ­– гибель имперского космоса, лучшее, что им­ написано, имеет отношение ко всему нашему имперскому пространству. В том числе и к Украине. Там сейчас эпоха сорокинского буквализма.

Вот, например, сюжет: людей бросают в мусорные ящики. Рассказ Владимира Сорокина? Нет, украинская реальность.

А вот другой сюжет: людей расстреливают из винтовок для того, чтобы транспортировать их на небо и потом умиляться по этому поводу. Очевидная вариация на тему сорокинской «Насти». Но не на бумаге. А нам, не способным пока все это прекратить, остается только читать и перечитывать Сорокина.

Сорокин – это наше все.

Могут возразить, что как писатель он давно уже не существует. Это правда. Литература, в отличие от жизни, не терпит монотонности. Это жизнь без конца повторяет с нами один и тот же сорокинский прием – как только ей не надоест, жизни?

В литературе этот прием исчерпан, а по-другому писать Сорокин не умеет. У каждого свой дар. Он пытался осуществить литературную экспансию дальше в прошлое («День опричника»), но не вышло. Язык, понятный для нас, язык, которым мы описываем мир, язык, с которым возможны стилистические игры – язык Романовско-Советской империи. Предшествующая эпоха для нас почти безмолвна – мы не можем почувствовать ее дух, потому что он не отражен в слове.

Сорокин, решивший разыграть тему опричнины как глубинной сущности русской истории (идея провальная уже хотя бы потому, что мы ничего толком не знаем об этой опричнине), был обречен остаться на уровне штампов в духе фильма «Иван Васильевич меняет профессию».

Но отрицательный результат – тоже результат. Наконец-то стало очевидно, что все разговоры об «азиатской деспотии» не могут иметь литературного воплощения и, следовательно, не опираются ни на какую реальность. Впрочем, сейчас это мало утешает. Мы – не азиатская деспотия, это точно. Мы... как там у Сорокина? «Мысть, мысть, мысть, полокурый вотлок». Или просто – «ааааааааааа». В самую точку, верно? У кого-нибудь есть что добавить? Нечего?

Любимый писатель все уже очень точно выразил за нас. И остается только надеяться, что придет время, когда он наконец перестанет быть актуальным.