Российско-украинское противостояние – не борьба двух этносов за исконные земли или за правильное территориальное размежевание. Это борьба двух проектов государственности, каждый из которых может быть реализован на сходном этническом субстрате.
В этом можно убедиться на примере чисто русских и даже родившихся в России людей, которые нашли свое место в украинской политике и украинской пропаганде. И напротив – например, на выборах губернатора Приморского края могут соперничать друг с другом люди с украинскими фамилиями, но это не имеет никакого отношения к украинской национальной проблематике. По крайней мере, в России нет массового неприятия украинцев, но большинство людей отторгает украинство как идею.
Любой проект государственности, конечно, имеет свои исторические предпосылки, однако на каком-то этапе он реализуется волей правящего слоя или активного меньшинства, которому приходится обтесывать и обстругивать общество под свои идеологические постулаты, цели, мечты и даже фантазии. Например, украинский проект – это построение национального государства в максимально неподходящих для этого условиях.
Но кому на этом пути было легко? Было бы наивно считать национальное государство некой «естественной» формой, в которую сама собой складывается жизнь народа после его высвобождения из имперской матрицы. Национальное государство во Франции, изначально весьма пестрой по этническому составу и культурной основе, создавалось огнем и мечом, от альбигойских и гугенотских войн до сражений за Эльзас и Лотарингию. Сельские жители разных земель Германии и разных провинций Италии до сих пор порой с трудом понимают друг друга. Чехам в конце концов удалось выгнать немецкое меньшинство, усилиями которого в основном и была создана их уютная цивилизация. А вожди национального возрождения хорватов в первой половине позапрошлого века периодически проводили съезды, на которых голосованием решали, какой из диалектов местного языка взять за основу, причем эти дискуссии велись главным образом на венгерском – тогдашнем языке имперской элиты.
Поэтому не стоит сильно удивляться тому, какое важное место в украинском нацбилдинге занимают доминирование одной части населения над другой, переписывание исторической памяти и истеричное поклонение произвольно синтезированным мифологемам в духе «верую, ибо абсурдно». Всё это не раз повторялось в истории, просто в зрелых национальных государствах эти процессы уже в основном завершены, в то время как под властью Киева мы наблюдаем одну из начальных стадий формирования подобной государственности.
Если украинский проект тяготеет к закрытости, к созданию общества «для своих» в духе восточноевропейских этнократий, к центростремительности как в плане утверждения единого языкового и культурного стандарта, так и в плане навязывания этого стандарта всем без исключения территориям, то российский проект в том виде, в каком он сегодня проявляет себя – это проект открытый. Я бы его сформулировал так: Россия как мировое казачество. Русский идеал – это мобильное общество, построенное по принципу ватаги или артели.
Что это значит? Ватага открыта для всех, кто пожелает в нее вступить, при соблюдении самых минимальных условий (писатель Дмитрий Лекух рассказывал мне, как легко его предка-француза приняли в яицкие казаки). Соответственно, любой, кто вступил в ватагу, становится своим: жизнь на русской земле, в русской среде неотвратимо делает человека русским, независимо от его этнического происхождения, при этом он может сохранять свои культурные особенности, которые будут уважаться. Наконец, ватага или артель собирается для определенного дела, а государство-ватага, соответственно, существует для определенной миссии или целого спектра миссий. Изначально такая миссия состояла в территориальной экспансии, обживании и защите занятых земель. Весь северо-восток Евразии оказался в составе российского государства не потому, что русские победили какую-то другую державу, а потому что в их ватаге подобрались люди, не боявшиеся сурового климата и тяжелого труда.
В нашей истории мы наблюдаем известную диалектику (единство и борьбу противоположностей) между тяжеловесным византийством государственного центра и казачьей вольницей окраин. Державная масса в центре отвечает за устойчивость государственного корабля, а энергия ватаги – за его движение. Энергия периферийных вольниц придала развитию России импульс расширения: за отрядами вольных людей двигались регулярная армия и регулярная бюрократия. Таким образом, и запорожское казачество, которое вроде бы находится в центре украинского исторического мифа, на деле проецируется на историю России как часть ее государствообразующего наследия.
Этот импульс проявился и в реформах Петра, который привил русским восприимчивость к культурам не только Востока, но и Запада (то, что Достоевский позже назовет всеотзывчивостью). Возможно, именно в этом контексте следует рассматривать и увлечение русских социалистическим экспериментом (порыв к переустройству общества как аналог похода на новые земли). Наконец, воля к экспансии привела русских в космос.
Отсюда понятно, почему же русские так хотят воссоединения с Новороссией и почему жители новороссийских территорий (например, Херсонской и Запорожской областей) так легко стряхивают с себя морок украинской национальной парадигмы. Новороссия, включая и Крым, и Донбасс – это не «исконная» русская земля. Это, наоборот, земля, относительно недавно освоенная и именно поэтому тяготеющая к российскому государственному проекту. В рамках этого проекта освоение этих земель было начато, и они могут полноценно развиваться только как его часть.
Говорят, что сегодня Россия закрывается для мира. Мне кажется, что мы, наоборот, находимся на пороге новой российской открытости. На нашей земле должна развернуться громадная работа, и российская ватага еще пополнится новыми вольными и дельными людьми.
