Павел Руднев: Тающий вкус авангарда

«Молодец» – проект Театра наций, который объединил французских и русских актеров, для того, чтобы найти изощренную театральную форму для изысканнейшей пражской поэмы Марины Цветаевой, написанной в 1922 году сразу на двух языках.

Поэма «Молодец» (ударение на первый слог) – это как если бы известный цветаевский рубленый стих «Каменногрудый, / Каменнолобый, / Каменнобровый / Столб: / Рок» развернули на десятки страниц.

Цветаева в эмиграции описывает эпоху рваным стихом русской частушки, положенным на чеканный ритм революционной поступи. Короткий, сжатый темп ускоряющегося времени.

Как и множество поэтов той эпохи, она находит в огне 1920-х языческое плавление души, яростный и пламенный хоровод нечисти, пьяный беспутный угар, мистические видения, неистовство беспамятного человека, которого ведут на гибель недобрые силы.

Это почти бессюжетное языческое варево, эту булькающую, кипящую, взрывную лаву режиссер Владимир Панков умудряется залить в театральную форму

Цветаева, пользуясь дерзким поэтическим языком, раскрепощенным футуристами, острыми тире, укороченными словами, резкими слогами разорванных слов, ритмически обустроенной строкой, восстанавливает картину истерзанной русской души, рванины запутавшихся чувств, безадресной и безымянной стихии, которая несет страну, человека, народ к гибели силою смертной любви.

Это поэма отчаяния и полного, безропотного подчинения внешней силе, вертящей «человеком на распутье», как только она (или даже Оно) захочет: «Как на страшный суд // Ноги сами несут».

Это почти бессюжетное языческое варево, эту булькающую, кипящую, взрывную лаву режиссер Владимир Панков умудряется залить в театральную форму, которая, какой бы аморфной и вязкой не была, все равно должна иметь постановочный каркас.

Панков использует техногенную сцену Театра наций, где вся театральная «требуха» выворочена наружу (Театр наций пребывает в состоянии ремонта, но все равно находит в себе мужество играть спектакли в «полуразобранном» состоянии), как метафору того самого цветаевского смятения, специфически женского смятения, женской агонии в мире мужчин – непонятных, агрессивных, зловещих, роковых.

В «Молодце» солируют женщины – Алиса Эстрина и Анастасия Сычева, две ундины, две сирены, две мученицы. Их сознание агонизирует и рыдает, их пластика напоминает сказ о растаявшей снегурочке, их голос – голос угасающей страсти, пронзительный, птичий, жалостливый.

И музыканты, и артисты (французы здесь как бы дублируют россиян, произнося текст по-своему, но на французском; утверждают, правда, что разноязычные тексты по смыслу не совпадают) одеты в филармонической манере.

У некоторых особо демонических фигурантов брюки или пиджачок – с характерными надрезами, как на джинсах у неформальной молодежи. Такие неоакадемисты, тронутые тлением массовой культуры.

Старенькое пианино, на нем рябиновый куст, церковные свечи, который вот-вот зажгут эту рябину-неопалимую купину, фен, который имитирует ветер в лицо.

Собственно, вот и все, вся материальная среда – остальное сосредоточено в рок-симфонической музыке, в ее слаломных виражах и регулярном эффекте «взвинчивания» нот.

Помимо режиссерского образования Владимир Панков имеет богатый опыт фольклористики, песенных экспедиций, мультиинструментализма. Его режиссерское завоевание, его новация – жанр «саундрама», в котором он работает, каждый раз делая из своих спектаклей театральную сенсацию.

Сказать, что спектакли Панкова от этого становятся похожи на обычные музыкальные шоу – значит унизить всю инновационную сложность панковской режиссуры.

Спектакли, созданные с участием “Пан-квартета” (музыкальной группы Владимира Панкова), делают саму музыку, само “звуковое покрытие” режиссером спектакля.

Незаметно дирижируемая Панковым, музыка сама дирижирует и ведет спектакль, создавая “саунд-атмосферу”, похожую на звуковое сопровождение действительности, куда влезает разный звуковой “мусор”: от обрывков радиопередач до шарканья при ходьбе.

Звук стал режиссурой в спектаклях Панкова – так решена проблема режиссерского волюнтаризма. Никто не сможет обвинить его в тирании или авторском насилии над текстом и актерами.

Музыка ведет игру, подчиняя действие на сцене своему ритму, то хаотично-джазовому, то сурово-роковому, то игрово-фольклорному. Главным действующим лицом театра стал звук.

И если раньше Владимир Панков имел дело с прозаическими и, как правило, современными текстами, то в «Молодце» он вышел к поэзии, что превратило спектакль в сплошную музыкально-лирическую композицию, вариант авангардной рок-оперы на языческий цветаевский сюжет.

Жанр и стиль, предъявляемый Панковым, – форма, в которой он сам себе единственный конкурент. Наш театр, не отличающийся разнообразием школ и подходов, наконец-то породил что-то инновационное, ни на что не похожее, дикое до странности.

Изумительное искусство, волнующее до немоты. С установившимися критериями в отношении современного театра в России к Панкову уже лучше не лезть.

Он ушел от привычной сетки впечатлений. Мир ловил его, но не поймал. Всё теперь у него другое, инопланетное. Панков сегодня единственный авангардист, альтернативщик в театре. Все остальные – это модификация мхатовско-чеховского канона.

Даже «новая драма» целиком и полностью укладывается в традицию текстового, логоцентрического театра и никаким авангардом не является, за исключением некоторых попыток обновить энергетику и лексику, привить к традиционной театральной "машинке" сценарные технологии и ходы арт-хаусного кино.

Даже Дмитрий Крымов, в той же степени авангардист, но все равно опирающийся на ностальгию, на консолидацию лучших завоеваний советского театра.

У Крымова трудно уловить современность, ритм сегодняшнего дня, его театр вне времени. Крымов закрывает эпоху. Панков начинает новую.

В 2007 году Владимир Панков делает сокрушительно другой театр в отличие от того, которым он занимался в свой первоначальный, "новодрамовский" период. Он поменялся насквозь, тотально.

Внеся огромный вклад в утверждение современной темы в современном театре, сделав такие шедевры, как "Красной ниткой" и "Доктор", создав, в сущности, единственный удавшийся новодрамовский спектакль на большой площадке – "Переход", Панков сегодня уходит в область поэтического авангарда, завоевывая с каждым спектаклем новые территории.

Цветаева в эмиграции формулирует эпоху через рваный стих русской частушки на чеканный ритм революционной поступи

Премьера этого года в Центре им. Вс. Мейерхольда "Гоголь. Вечера. Часть I" – это прежде всего попытка поработать на территории современной оперы, на стыке фольклорного мюзикла и драматического театра.

В России был всплеск театрального авангарда в перестроечную эпоху. Этот всплеск связан с так называемыми «Творческими мастерскими» – объединением режиссеров, из которого вышли Владимир Мирзоев, Клим, Александр Пономарев, Александр Зельдович и другие.

В "Молодце" Панков поддерживает ту самую, оброненную, традицию Александра Пономарева с его памятными спектаклями по "Зангези" Хлебникова и "Победой над Солнцем" Крученых.

По сути, «Молодец» – это важнейшая со времени «Творческих мастерских» попытка соединить авангардную русскую поэзию XX века с драматическим театром и музыкой, звукодрамой.

Здесь языческая энергия революционных 20-х в русском стихосложении накладывается на ее исток – мощную фольклорную стихию заплачек и причитаний, ведьмовскую мистическую агонию.

Здесь, в жанре "саундрамы", имитируется, воплощается в драматических образах, обретает свою плоть изумительная игра со словом: экстренный взрыв стиха и внезапное рассыпание букв и слогов, усиление аллитерации и языковой футуризм, звукопись и пространные энергетические тире, мерцание рифмы и поэтические параболы, кривые самовозбуждения и самоугасания, былинный слог и минимализм цветаевской строфы.

Для воплощения всего этого поэтического вулкана найдена чувственная, волнующаяся театральная плоть, живая как водоросль в речной воде.

На наших глазах, откуда ни возьмись, без школы, без видимой почвы вырос режиссер огромного значения для современного искусства.

Экспериментальный театр в современной России стремится к нулю. Он тотально замещается театром продаваемым и покупаемым. Это аксиома, которую уже не надо доказывать.

Владимир Панков сегодня почти что в одиночестве занимается театральным авангардом, "демиургическим" формотворчеством, через два десятка лет подхватив угасшую звезду «Творческих мастерских».

Это всё – о хорошем.

Дальше будет о плохом.

Эта статья, в принципе, бессмысленна. Скорее всего, спектакль публика больше не увидит. Такова судьба проектного театра. Финансирования, еле-еле собранного по сусекам на проекты, сделанные вне репертуарных театров, обычно хватает на серию премьерных показов.

Даже если спектакль поддержала открытая площадка, такая как Театр наций, у которой в любом случае финансирование в разы меньше, чем у любого репертуарного театра Москвы.

Дальше этот спектакль (как и любой, ему подобный) ждет либо забвение, либо гастрольная жизнь на перекладных, длительность которой зависит от воли случая.

Именно в случае с «Саундрамой» Владимира Панкова – важнейшей театральной новацией в России 2000-х годов – этот разговор напрашивается сам собой.

Российская культурная политика не выработала способов моментального реагирования на возникновение новых театральных инициатив. Театр Панкова, существующий уже более пяти лет, живет на чемоданах, не имея угла, внятного статуса и финансирования хотя бы для поддержания штанов.

Выдающиеся спектакли нескольких последних сезонов («Красной ниткой», «Переход», тот же «Молодец») очень быстро сходят со сцены, не выживают в условиях капиталистической конкуренции, на которую обрекают культуру обстоятельства.

Негосударственные формы культуры в России сегодня не выживают. Театральный авангард – все, что выходит за рамки школы психологического реализма – не продается и не покупается, существуя, в лучшем случае, на энтузиазме его создателей.

Культурная политика в России предполагает регулярное финансирование только системы репертуарных театров, то есть деньги тратятся не столько на искусство, сколько на поддержку штатного расписания.

В Москве, где полным-полном театров-мертвецов, из месяца в месяц получающих дотацию согласно заранее утвержденной «ревизской сказке», не может выжить признанное многими инновационное искусство, горстка людей, взявших на себя обязательство творить новый стиль, смотреть в театральное будущее.