Павел Святенков: Горбачев – гений или злодей?

Говоря о Горбачеве, поневоле приходится вспомнить о перестройке. Был ли у Советского Союза хоть крохотный шанс выстоять, не развалиться? Если был – Горбачев виновен перед историей. Если не было – он жертва, трагическая фигура, которой просто не повезло с эпохой.

Принято сравнивать крах горбачевской перестройки с удачными реформами Дэн Сяопина. Дескать, у китайцев получилось все, у нас же не получилось ничего. Однако китайские реформы осуществлялись совсем в другой политической реальности. Ее аналогом у нас является правление Хрущева. После смерти тирана (Сталина, Мао Цзэдуна) всегда остается слой людей, которые заинтересованы, чтобы их не отправили на виселицу. Они хотят, чтобы прежнее государство сохранилось, но вместе с тем было реформировано. Это их единственный шанс выжить.

Представим, что в 1956 году советский режим пал. Что сделали бы вернувшиеся из концлагерей люди с Молотовыми, Кагановичами, Маленковыми и Хрущевыми? Их ждал бы эшафот, а не персональная пенсия. Хрущев, кстати, в этом списке далеко не случаен – несмотря на инициированную им кампанию десталинизации, он является членом ближайшего окружения Сталина как минимум с середины 30-х годов, с конца 30-х – главой Украины, то есть несет всю полноту ответственности за решения сталинского руководства. Толстый слой выдвиженцев сталинской эры стал опорой хрущевского режима и советский строй устоял.

К моменту краха Советского Союза Горбачев купался во властных полномочиях. Вот только приказывать было некому

У Горбачева за спиной не было аппаратчиков, дрожащих за свою жизнь. Брежневские бюрократы не были виновны в терроре. Последние высшие чиновники, помнившие Сталина (Косыгин, Суслов, Устинов), умерли в первой половине 80-х. Горбачеву было просто не на кого опереться. Интеллигенция была враждебна партии. Партийный аппарат выродился. Слой перестроечных предпринимателей не сложился. Кроме того, даже он был враждебен режиму, ибо боялся, что советское правительство отберет «честным рудом нажитое» после очередного «исторического пленума ЦК».

Генсеку пришлось пойти по пути искусственного усиления собственной власти – сначала он стал председателем Верховного совета (это было в 1989 году), уже через год – президентом СССР. Затем были еще поправки в конституцию, усиливающие президентскую власть. К моменту краха Советского Союза Горбачев купался во властных полномочиях. Вот только приказывать было некому.

Был ли шанс устоять? Пожалуй, шанс был. Советские вожди строили советскую нацию. Попытка внедрить единые ценности – интернационализм и «дружбу народов» – как минимум заслуживает уважения. Больше того, она сработала. «Советский народ» действительно возник. В крупных интернациональных городах, таких как Баку или Одесса, советская нация действительно существовала: «мама – турок, папа – грек, я – советский человек».

Однако Горбачев допустил фатальную ошибку. Подави он сразу прибалтийский сепаратизм, государство бы сохранилось. В Прибалтике существовало массовое движение в поддержку единства с Союзом – Интерфронты. Однако они использовались лишь как инструменты для давления на местных националистов. Когда пришла пора подавить мятеж, Горбачев струсил. Постеснялся Запада, постеснялся задавить сепаратистские Верховные советы. Решил поиграть в демократию. Между тем Верховный совет Литовской ССР следовало разогнать сразу же после Декларации независимости, которая была провозглашена в 1989 году. Горбачев этого не сделал, и парад суверенитетов замаршировал по стране.

Больше того, советское правительство отстранилось от лоялистов – представителей сил, которые выступали в защиту Союза. Например, явно просоветской была Компартия РСФСР, компартии в других союзных республиках, уже упомянутые Интерфронты в Прибалтике. Больше того, просоветским было и население страны.

Однако Горбачев допустил фатальную ошибку. Подави он сразу прибалтийский сепаратизм, государство бы сохранилось

На референдуме 70% граждан проголосовали за единство Советского Союза (да, я знаю, что вопрос референдума был сформулирован чрезвычайно вычурно, вроде: «голосуете ли вы за все хорошее против всего плохого»), но политическое значение референдума было именно таково.

Горбачев мог бы побороться за свое государство. Он предпочел путь переговоров с республиканскими вождями о новом Союзном договоре. Не обязательно ведь было ставить только на силовое подавление суверенитетов. «Судьбоносный консенсус» (фразочка из лексикона последнего генсека) мог быть достигнут, например, в ходе всенародных выборов президента СССР. В 1990 году, когда была учреждена эта должность, Горбачеву еще не было равных. Но он решил избираться в президенты на Съезде народных депутатов и полностью утратил легитимность, когда год спустя в ключевых республиках прошли прямые президентские выборы. В самом деле, кого представлял Горбачев? Делегатов съезда? А Ельцин – всех российских избирателей.

Поэтому крах Горбачева-политика закономерен. Горбачев проиграл, когда отказался от борьбы за сохранение единого Советского Союза. Выбирая между «новым мышлением» и сохранением государства, он выбрал «мышление». Иначе говоря, вместо борьбы за национальное государство (пусть советское) избрал путь «схоластического теоретизирования». Выше национальных интересов были поставлены интересы самого Горбачева. Кажется, он всерьез уверовал, что ему следует бороться не за страну, а за свое «место в истории» и имидж в глазах Запада. Именно поэтому его подлинное место в истории – не в сонме трагических личностей вроде Николая Второго, свергнутых в результате предательства и боровшихся за свою страну до последнего, а в ряду мелких политических авантюристов вроде Керенского, по прихоти судьбы вознесенных на высший пост великой, но уже умиравшей страны.