Английский романтик Шелли так писал в предисловии к своей трагедии: «Некий старик, прожив жизнь в распутстве и беззакониях, в конце концов проникся неумолимою ненавистью к своим собственным детям; по отношению к одной из дочерей это чувство выразилось в форме кровосмесительной страсти, отягченной всякого рода жестокостями и насилием. Дочь его, после долгих и напрасных попыток избегнуть того, что она считала неизгладимым осквернением души и тела, задумала наконец, с своею мачехой и братом, убить общего их притеснителя».
Завязка один к одному, только в московском Алтуфьеве было три сестры, а в окрестностях римского гетто, где стоял палаццо Ченчи (на полдороги между местом убийства Цезаря и Тибром), отца-изверга убивали дочь Беатриче, сын Джакомо и Лукреция, вторая жена Франческо. Хачатурян был местным авторитетом, Ченчи тоже. За чудовищный разврат – чудовищный даже по римским меркам XVI в. – его несколько раз арестовывали, но всякий раз отпускали. Жалобы на Ченчи были тщетны, равно как и жалобы на Хачатуряна. Ченчи проникся кровосмесительной страстью к своей дочери, Хачатурян тоже.
Хачатуряна хотели убить во сне, но, раненый, он проснулся и выбежал на лестничную площадку, где его настиг последний удар ножом. Ченчи хотели отравить опием, но препарат не подействовал, его добили кинжалом и выбросили из окна. Не долетев до земли, он повис на дереве.
Дальше дела уже различаются. Приговор по убийству Хачатуряна еще не вынесен, а в обществе идут усиленные споры. Часть публики настаивает на том, что убитый был извергом естества (похоже на то) и положение его дочерей было безысходно – поэтому отцеубийство было для них единственным спасением. То есть убийство чудовища не есть убийство, и потому их следует оправдать и отпустить с миром.
В 1599 г. в Риме, когда шел процесс над Беатриче, ее братом и ее мачехой, римляне выдвигали сходные доводы. Что показательно, ибо в эпоху Возрождения не только юстиция отличалась крайней суровостью, но и общество эту суровость принимало, считая ее неизбежной. Тем более что отцеубийство считалось вообще самым тяжким преступлением – см. речевой оборот «отцеубийца скорее избежит наказания», применяемый, чтобы отметить безумную безрассудность некоего поступка.
То, что призывы к снисхождению все же раздавались, и достаточно громко, говорит о двух вещах. Во-первых, папаша Ченчи действительно был монстром. Во-вторых, римская власть в лице папы ничего не сделала, чтобы защитить детей от монстра.
Тут за четыреста двадцать лет если что изменилось, то немного.
Папский суд долго колебался, но в конце концов вынес решение, по тем временам достаточно компромиссное. Семейство Ченчи было приговорено к смерти, но казнь назначили простую, а не квалифицированную, как полагалось бы при отцеубийстве. Беатриче, брату и мачехе отрубили головы на мосту Св. Ангела 11 сентября 1599 г. Еще одним доказательством того, что римская юстиция считала дело неоднозначным, было то, что Бернардо Ченчи, младший брат Беатриче, сперва тоже был приговорен к смерти, но затем смерть заменили на пожизненное заключение, а через год освободили.
В России смертная казнь отменена, да и длительное заключение сестрам вряд ли грозит. В данном случае правосудие совершенно не жаждет крови. Но в принципе юстиция стоит перед той же дилеммой, что и в Риме.
Можно устами суда признать, что убийство отца-изверга убийством не является. «Тут присяжные входят с довольным лицом, «Хоть убил, – говорят, – не виновен ни в чем». Прецедент оправдания в случае явного убийства, совершенного группой лиц по предварительному сговору, – вещь довольно серьезная и даже опасная. Но следует помнить, что в истории были случаи, когда суды игнорировали очевидность ради милосердия.
В Англии начала XIX в., когда виселица была положена даже за мелкие кражи, смягчение нравов началось, когда судьи стали в массовом порядке оправдывать мелких воришек – чтобы не отправлять их на виселицу. Хотя ясно, что это был паллиатив – надо было что-то делать с самим кровавым законом. Что впоследствии и было сделано.
И можно вынести обвинительный приговор, с тем чтобы сразу же его фактически аннулировать. Согласно петровскому «Артикулу воинскому» (ст. 139, 140) наказанием за дуэль была смертная казнь через повешение, причем казни подлежали и вызвавший, и принявший вызов, и секунданты. Если бы «Артикул» неукоснительно исполнялся, то Евгений Онегин, Пьер Безухов, о Долохове что уж и говорить – все должны были кончить жизнь на виселице. На практике ничего такого не было еще с елизаветинских времен, в случае дуэли со смертельным исходом победитель отделывался кратковременным покаянием.Наверное, лучшим выходом было бы что-то на этой линии. Признать сестер виновными в умышленном убийстве, после чего тут же помиловать. Вряд ли кто-нибудь станет возражать против такого милосердного ухищрения.
