Забрасывать интернет-тексты в умы читателей – все равно что глушить динамитом рыбу: никогда не знаешь, что всплывет и где.
Так и я, публикуя статью про Сергея Полонского, не ожидал, что упоминание «Буратино» в качестве европейской сказки – банальное в своей очевидности – зацепит кого-то. Ан нет! Ряд комментаторов не преминули напомнить мне, что автор истории – Алексей Толстой, а в закоулках Сети филологические девы принялись перешептываться и ехидно хихикать. Я присмотрелся, огляделся и впал в ступор – меня накрыло прозрение: большое число людей в России, даже из тех, кто привык держать в руках книгу, не понимают, что мы – европейцы в своей культурной основе. А русскими бывают только лес и атомная бомба.
Когда русский человек хочет пережить ощущение волшебной сказки, он отправляется встречать Рождество в Прагу или Париж
На деле же в России никогда не было своей автономной культуры, изолированной от европейских смыслов. Сначала здесь правила первобытность, которая по сути своей одинаковая всегда и везде. После Крещения греками первобытность стала вытесняться высокой культурой, вполне космополитичной по своему характеру. Потом первая катастрофа – монгольское иго: деградация и распад смыслов. Затем петровская реанимация и новый виток развития внутри европейского дома. После чего следующая катастрофа, на этот раз – советское варварство. И, наконец, наши дни.
Периода, в который российская культура была бы «собой», развивалась в отрыве от европейских, а в основе своей, разумеется, христианских и, ужас-ужас, античных корней, просто не было. Наоборот, налицо характерное чередование – мы напитывались культурой, пребывая в духовном единстве с Европой, после чего растрачивали ее, уходя в вынужденный затвор.
И опять, одичав, возвращались домой за очередной прививкой культуры и цивилизованности. Но даже в изоляции предельная дерзость, которую позволила себе оголодавшая на культурном самоедстве русская мысль, – объявить себя Третьим Римом, то есть опять-таки постараться присвоить образ основ европейской идентичности.
Что же до литературы, то рассуждать о ее «русскости» можно лишь в значении места производства и фасовки. Русская литература – европейский продукт, созданный на территории России в объеме и форме, удобных для употребления местным населением. Таковой она была изначально, так себя всегда определяла. Русская литература началась с переводов и подражания европейским образцам и окончательно оформилась, лишь когда стала образцовой в глазах европейского мира.
Здесь наблюдается интересный парадокс: все, что создавалось в русской литературе с ориентацией на европейскую систему ценностей, получалось уникальным, авторским, без срока годности. Все, что стремилось вместить в себя национальное своеобразие, скисало и портилось, едва сойдя со штамповочного конвейера.
Вышесказанное особенно характерно для сказок. В то время как обычная литература описывала историческую действительность и, как ни крути, была привязана сюжетом к российским реалиям и образам, сказки напрямую могли заявлять о своей интернациональной природе. Потому русские сказки – европейские не только по духу, но и по форме. Речь идет, разумеется, об авторских сказках, а не народных, которые суть мутировавшие первобытные мифы.
«Городок в табакерке», «Черная курица», «Буратино», сказки Грина, Олеши и Шварца – действие этих книг происходит в городах, имеющих вид европейских, с персонажами, получившими европейское воспитание, по канонам европейской морали и ценностей. А все потому, что своими творениями авторы стремились воспитать и вырастить человека в его наиболее свободном и развитом виде, каким его видели, – европейцем.
В условиях радиационного фона пролетарской идеологии сказочники продержались дольше всех литераторов, продолжая проповедовать свободную культуру даже там, где европейская русская литература оказалась вытеснена субстратом советской. Так, к примеру, детский сказочный журнал «Чиж и Еж» стал самым популярным детским изданием своих лет и был закрыт только перед войной, разумеется, по соображениям политической цензуры.
Вот почему всякий раз, когда русский человек хочет пережить ощущение волшебной сказки, он отправляется встречать Рождество в Прагу или Париж. И Петербург для него – самый культурный город именно потому, что самый европейский. И по сей день, испытывая стремление укоренить ощущение собственного Я, русский человек едет в Европу. А стоит ему обезуметь от безнаказанности и вседозволенности, как тут же он покупает остров в Камбодже и строит на нем языческую ступу.
Что же по смыслу отвечает маркировке «русский», если для продуктов устойчивой культуры это не более чем констатация местности, в которой они были произведены? Лишь территория и все, что связано с охраной ее границ.
«Русская земля», «русский лес», «русская граница», «русский президент на международном саммите» – все эти словосочетания обладают вполне устойчивым смыслом. Даже атомная бомба – русская, сколько бы ворованных чертежей ни потребовалось для ее создания, потому что она играет центральную роль в доктрине военной обороны страны.
Но вот человеком русским-для-себя житель России становится, лишь когда в стремлении слиться с природой заныривает под корягу или посвящает себя обслуживанию ядерной бомбы и газовой трубы, превращаясь в их технический придаток.
В момент же, когда он берет в руки художественную книгу и становится жителем ее миров, он превращается в русского европейца. Без всякой потери для полноты собственной идентичности. Он не превращается ни в англичанина, ни в шведа, ни во француза, ни в поляка, ни в итальянца, а становится русским европейцем. Кем ему предназначено быть веками.
И хотя все, что я описал, вещи достаточно простые и банальные, пора, очевидно, начинать преподавать их системно в школах и вузах. Если, конечно, мы хотим, чтобы в России продолжили появляться хорошие и правильные сказки. Это, кстати, еще и жизнь улучшает.
Источник: Сайт Ильи Переседова
