Написать полноценную рецензию на новый, вышедший в октябре роман Виктора Пелевина «Круть», у меня не получится. Думаю, что и ни у кого не получится. Материала не хватит. То есть текста-то вроде бы маститый автор создал много. Но...
Чехов учил русских писателей, что словам должно быть тесно, а мыслям просторно. Понятно, что быть лаконичным, как Чехов, и при этом переполнять свои тексты смыслами, как делал это он, не под силу никому. Однако стремиться к этому надо. Виктор Пелевин десятилетиями был интересен именно тем, что создавал многослойные произведения. Такие, что чем образованнее был читатель, тем больше он узнавал в этих романах знакомых философских концепций, хитрых реминисценций, постмодернистских отсылок и одновременно намеков на события и людей, о которых читал в новостях буквально вчера.
Ощущение актуальности всего написанного Пелевиным всегда было очень острым, потому что он аккуратно выпускает свои книжки раз в год. И последние, написанные, как теперь принято говорить «в сеттинге» мира будущего, которым правит корпорация «Трансгуманизм», выходят так же часто. И намеков на людей и события настоящего там так же много, как раньше. Скажем, литературный критик (признана в России иностранным агентом) Галина Юзефович узнается в персонаже по прозвищу «Рыба» так же точно, как когда-то в Вавилене Татарском узнавался Глеб Павловский.
В общем, Пелевин как Пелевин, «все как мы любим», вот только...
У другого знаменитого современного писателя Сергея Лукьяненко в одном из его «Дозоров» написано, что великие и долго живущие маги, олицетворения добра и зла, со временем, по ходу своих бесконечных жизней, упрощаются. Например, тот, кто в свое время проявил склонность к интригам, тот и интригует без конца, и больше ничего. Наблюдение простое, верное и на практике не связанное с бесконечностью. А с писателями связанное – и очень даже. Скажем, в свое время был такой великий фантаст Роберт Хайнлайн. Каждый, кто любит его книги, помнит: чем старше становился этот писатель, тем больше места в его романах занимал секс. Как будто эта тема стала для автора единственно важной, именно и только на эту тему он хотел успеть высказаться до конца, отбросив в сторону сдерживавшие его в молодости условности.
И кто бы мог подумать, что с Пелевиным произойдет именно это: не в силах выпутаться из созданного им уже четыре книжки назад мира «Трансгуманизма инкорпорейтед», он примется писать исключительно о... Ну да, вспоминая старинный литературный анекдот, об половую проблему. Однако если Хайнлайн был в лучшем смысле этого слова консерватор и полагал, что сильному мужчине нужны красивые беззащитные женщины, желательно все вокруг, то Пелевин же так тяжело травмирован современными феминистками и так искренне полагает, что современная русская культура зависима от тюремной субкультуры... Что создает попросту извращенную порнографию. Про уголовных авторитетов «петухов» и «фем», у которых есть боевое крыло – «куры».
Порнография – один из двух смысловых слоев нового пелевинского романа. Второй – злая, но неумная сатира на государство российское, русскую культуру и русский патриотизм. Не то чтобы над всеми этими вещами совершенно нельзя было иронизировать – но Пелевин делает это явно на потребу нынешней русской политической эмиграции, внешней и внутренней. Других читателей он, видимо, себе не представляет, да и не желает. Этим же надо обозначить актуальность текста – поэтому в романе о событиях, происходящих триста лет тому вперед, ясно различаются нынешние разборки иноагентов, а также высмеивается современная русская патриотическая мысль – именно так, как это сегодня пытается делать «партия позорного мира». Скажем, что такое, по Пелевину, национальная идея? Это то, во что вы делаете вид, что верите, пока начальство ворует.
Что, и ради этого книжка писалась? Ну выходит, что так. Ради этого, и еще ради описания «цугундеров» – ритуального оружия боевых феминисток.
Однако раз уж автор видит своим главным читателем эмигранта, логично было бы предположить, что и главным объектом обличения станет главное событие современной русской истории. Тем более, что «доброе государство», в которое в пелевинской антиутопии преобразилась Россия, все время с кем-то воюет. Однако на месте главного события, вокруг и по отношению к которому на самом деле все и происходит в реальном мире, у Пелевина – ничего нет. Пустота. Фигура умолчания.
Легко понять, почему: потому что внутренний эмигрант очень боится вслед за своими читателями стать иноагентом и эмигрантом уже не внутренним, а самым что ни на есть внешним. Пелевина формально не в чем упрекнуть – в его тексте есть антигосударственный настрой, но нет «состава преступления», нет хулы на СВО.
Однако, как говорил самый важный герой еще одного великого писателя Михаила Булгакова, нет большего порока, чем трусость. В жертву трусости Пелевин принес излюбленную им актуальность и современность своего текста. В результате читать его теперь невыносимо скучно. Сквозь легко вроде бы написанный роман, в котором даже и история рассказывается, сюжет есть, шутки некоторые удачные попадаются, продираешься как сквозь камыш на болоте. Мокро, противно, хочется поскорее выбраться, совершенно уже неинтересно, что там впереди.
Ничего там нет впереди, кроме эмиграции. Кроме бегства от истории и от государства.