Писателя прошлой недели Сергея Шаргунова друзья прочат в классики. Василий Аксенов уже давно в живых классиках ходит.
Диссидент-соцреалист
Аксенов очень любит писать о сексе. Но не умеет
Аксенов родился в семье большого советского начальника. Правда, в 1937-м отца отправили в Коми АССР, а мать в Магадан. Но и здесь судьба не вовсе отвернулась от мальчика: его приютили родственники, а родители выжили и, в конце концов, вернулись из ГУЛАГа.
Поездка юного Аксенова в Магадан, столкновение с жуткой позднесталинской реальностью (лучше всего об этом - в романе «Ожог»), любовь к джазу и западной моде не прошли даром, но и сознание советского человека разрушили не до конца.
Поэтому дебют Аксенова в модном тогда журнале «Юность» получился вполне советским. Повесть о врачах «Коллеги», написанная по канонам соцреализма, сразу же сделала автора знаменитым. Аксенов развил успех, «Апельсины из Марокко» и, в особенности, «Звездный билет» стали вещами культовыми.
Аксенов удачно вписался в мейнстрим, а мейнстримом тогда был соцреализм в его шестидесятнической форме.
В поэзии – Вознесенский и Евтушенко, в драматургии – Шатров, окуджавские «комиссары в пыльных шлемах» в авторской песне, «Застава Ильича» в кинематографе, а в прозе – Аксенов и Гладилин.
Только на «Звездный билет» вышло, говорят, почти шестьсот рецензий! Многие ли теперь похвастаются хоть десятой долей такого успеха?
Аксенов выразил мироощущение поколения тогда еще юных и романтичных шестидесятников:
«Танцуйте, пока вам семнадцать! Танцуйте, и прыгайте в седлах, и ныряйте в глубины, и ползите вверх с альпенштоками. Не бойтесь ничего, все это ваше – весь мир» («Звездный билет»).
Истинная слава всегда скандальна. Аксенов принес в литературу язык улицы, молодежный сленг, придал стандартной соцреалистической схеме некоторую живость.
Если честно, не такая уж это была крамола. Поругали в печати, но несильно. Времена, когда рецензия критика могла привести писателя на нары, уже прошли. Недовольно ворчали только самые твердокаменные, вроде секретаря ЦК Ильичева (ему по должности полагалось), или незабвенного Кочетова (этот ругался от чистого сердца).
Но ведь Аксенова в диссиденты тогда не зачислили, от печати не отлучили. Более того, его повести начали охотно экранизировать. А почему бы и не экранизировать, проза-то самая что ни на есть советская. Говорят, Аксенов уже тогда держал кукиш в кармане. Что-то не похоже:
«Я сделаю свое дело, потому что люблю все вокруг себя, Москву и всю свою страну» («Звездный билет»).
Главная идея тогдашнего Аксенова – можно быть советским человеком и слушать джаз, стричься «по-канадски», носить брюки-дудочки по тогдашней «западной» моде и даже рубашку «с умопомрачительным загадочным знаком над левым нагрудным карманом «SW-007».
Герои раннего Аксенова, все эти геологи, строители, моряки, рабочие порта, рыбаки, врачи участвуют в социалистическом соревновании, читают западных, но разрешенных в СССР Ремарка и Хемингуэя, сочувствуют Фиделю Кастро и спорят о коммунизме:
- Люди будущего?.. Ребята, мы с вами люди коммунизма.
Несоветским писателем Аксенов станет после «Затоваренной бочкотары», антисоветским – после «Ожога», «Острова Крым», «Скажи изюм».
Впрочем, таким ли уж антисоветским? Диссидентство в аксеновской форме – диссидентство light – это игра с дряхлеющей и не слишком опасной системой, своеобразный спорт.
Аксенов не был чужд Софье Власьевне ни идеологически, как Солженицын или Буковский, ни эстетически, как Шемякин или Венечка Ерофеев.
«Меня посещает крамольное соображение о близости удивительной аксеновской витальности к духу отечественного соцреализма», – как-то заметила проницательная Наталья Иванова.
Поэтому автор «Звездного билета» и продержался в легальных (и благополучных!) литераторах до самого начала восьмидесятых.
Поэтому и вернулся Аксенов к массовому российскому читателю после экранизации соцреалистической «Московской саги».
Классик-графоман
«Я не подвержен самокритике. И, когда работаю, говорю себе: «Старик, ты хорошо пишешь»», – признается Аксенов.
Счастливое заблуждение, с ним легко жить. Но отсутствие рефлексии развращает. Если гениально все, что ни напишешь, зачем же тратить силы понапрасну? Сомнения в собственном таланте, бессонные ночи, сожженные рукописи – все это ерунда. Что ни напиши, все объявят классикой. Может, и в школьную программу включат.
Литература мстит таким оптимистам жестоко:
«Неделю они упивались друг другом, разлучаясь только «по-маленькому» или «по-большому»» («Москва ква-ква»).
И это живой классик?
Вообще Аксенов очень любит писать о сексе. Но не умеет:
«…находясь в вертикальном положении над ее телом, то есть фактически образовав прямой угол, он стал медленно вводить в ее влагалище свой, столь любимый женщинами разных гарнизонов пенис…
-Жорж, неужели ты во мне? — сквозь счастливые слезы вопросила девушка.
- Полностью, дочка моя…» («Москва ква-ква»).
Без комментариев.
Аксенов уже давно утратил дар повествователя. Он бывает не в силах даже связно рассказать историю. «Зрелого» и, в особенности, позднего Аксенова читаешь через пень-колоду.
Много ли вы встречали людей, прочитавших от корки до корки «Вольтерьянцев и вольтерьянок»? Я знаю одного такого читателя, он состоял в букеровском жюри и осилил аксеновский роман «по необходимости».
Композицией Аксенов тоже не заморачивался. Его большие романы выстроены, как джазовые пьесы с бесконечными импровизациями. Но импровизация невыносима в больших объемах. Нельзя же импровизировать страниц триста-четыреста!
Если у Войновича был роман-анекдот, то любимый жанр Аксенова – фельетон, растянутый в роман. Отсюда и тотальная ирония, гротеск, отсюда все его прокуренции, погоденции, фортеции, отсюда же фельетонные имена героев – Так Такович Таковский, Шуз Жеребятников, Вадим Раскладушкин, Ури Юри, Сыыро Колбасс.
Фельетон на четыреста – пятьсот романных страниц читать невозможно. Когда анекдот рассказывают слишком долго, то слушатель начинает смеяться не над анекдотом, а над рассказчиком.
Аксенов слишком увлекся карнавальными нарядами, фейерверками, шутихами, петардами и прочими внешними эффектами, но не обрел глубины и психологизма.
Между тем, к авторам «легкого чтива» Аксенов себя никогда не относил. Как и положено настоящему русскому классику, Аксенов писал о вещах серьезных. Об истории, о политике, о диссидентах, о Сталине и даже о Ходорковском.
Но и здесь Аксенов попадал в ловушку. Помимо жанровой несовместимости фельетона и романа, существует еще и противоречие между природой аксеновского таланта и материалом.
Фирменный аксеновский стиль совершенно не подходит к темам его поздних романов.
Писать о Сталине можно с сарказмом, но превращать великого злодея в балаганного шута вряд ли стоит. Позднесталинская Москва – тема страшная и ничуть не смешная («Москва ква-ква»).
Аксеновские ужимки и прыжки, детские дразнилки и бурлеск не уместны в трагической истории Гена Стратова («Редкие земли»).
Большую и серьезную тему Аксенов не тянет, скользит по верхам.
Сигареты «Голуаз»
Натура Аксенова требует праздника, карнавала. Он любит гротеск и бурлеск.
Еще в молодости Аксенов получил вкус к тому, что прежде называли «красивой жизнью», а сейчас именуют гламуром.
«Хотите попробовать французскую сигарету?.. Кто откажется от французской сигареты! На пачке нарисован петух и написано «Голуаз блё» («Звездный билет»).
Толя фон Штейнбок, герой романа «Ожог» и alter ego Аксенова, смотрит в магаданском кинотеатре вестерн с Джоном Уэйном в главной роли, и мечтает о богатом и свободном мире, где живут вот такие звезды, вот такие герои.
Аксенов еще в юности стал западником и стилягой, полюбил носить шикарное американское пальто (пусть даже купленное в комиссионке), шикарный костюм, приобретенный уже на бульваре Сен Жермен. А главное, он непременно сообщит читателю вот об этом самом костюме и о французском бульваре. Вот, мол, я какой, одеваюсь не где-нибудь, а в Париже!
Искреннее западничество, в конце концов, привело к эмиграции. Но назвать его новую родину (Америку и Францию) «чужбиной» язык не поворачивается. И на Западе он продолжал жить с шиком, со вкусом, как бы смакуя бытие, и тут же перенося собственные ощущения на бумагу.
Давно замечено: главный и любимый герой Василия Аксенова – сам Василий Аксенов. Аксенов, покупающий пальто, Аксенов на пляже Биаррица, Аксенов, вспоминающий комсомольские песни, отваривающий макароны, созерцающий куст тамариска.
Москва девяностых поразила вернувшегося Аксенова… ресторанами: «Настоящая ресторанная революция!»
Человек небедный, счастливый и легкомысленный, он упивался этой новой красивой жизнью:
«Остров Крым – это сегодняшняя Москва… никогда Москва не была такой шикарной, как сейчас, такой европейской».
Что знал он о жизни? Многое ли увидел через лобовое стекло своего автомобиля? Успел ли рассмотреть что-нибудь за сияющей витриной буржуазной Москвы? Разве что провинциальные музеи, которым помогал странствующий инкогнито по России Ген Стратов.
Впрочем, иногда Аксенов удивлял даже своих читателей. Легкомысленный стиляга и западник вдруг высказался о геноциде русского народа в Чечне, о «рабовладельческой Ичкерии», о слепоте западных журналистов и российских правозащитников («Старые песни о глупом»). Что это было? Все просто: истинный либерал не боится даже либеральной цензуры.
Аксенов поверхностен, но честен, самовлюблен, но порядочен. А главное – свободен. Вышел когда-то из Союза писателей – протестовал против исключения Евгения Попова и Виктора Ерофеева. Это был поступок свободного человека. Самого-то Аксенова и после «Метрополя» никто не трогал, он мог и смолчать.
Хотя больше всего ему хотелось не выступать с заявлениями, не бороться с режимом, не потрясать основы. Думаю, даже статус классика его не слишком волновал. Он почти полвека прожил под сладким бременем славы, был удачлив, свободен, счастлив.
«Мне очень дороги спонтанные моменты жизни, заводные, джазовые. Жить, как бы танцуя свинг».
Есть такая банальная фраза: «родился под счастливой звездой». Про Аксенова скажем чуть-чуть иначе: еще в молодости он вытянул свой звездный билет, билет в счастливую, солнечную, почти беззаботную жизнь.