В России у человека есть две идентичности. Советская и глобальная.

Советская состоит из салата Оливье, товарища Сталина, Аллы Пугачевой, воспоминаний о пионерлагере и зеленом садике у снесенной пятиэтажки, наших доблестных танков и ракет в телевизоре, ста грамм тайком от жены, сытой и хамской морды начальника, бедности, терпения, усталости и пельменей.

Глобальная состоит из фудкортов, харассмента, праздничных видов Барселоны, Бали и Милана, загадочных, но внушительных аббревиатур типа CEO и IPO, девочек, похожих на мальчиков-подростков, и мальчиков с холеными выстриженными бородками, вежливости, равнодушия и Инстаграма.

И ты вертишь головой в недоумении, глядя то на советское, то на глобальное, потом опять на советское – грустное! – потом опять на глобальное – пошлое! – потом опять на советское – маразм! ну сколько можно! – потом опять на глобальное – инфантилы! мажоры! – и, наконец, робко спрашиваешь:

– Извините, а русское будет? Оно возможно вообще?

А они тебе – и советское, и глобальное – хором:

– Зачем?

А ты им:

– Но ведь есть же эстонское, польское, еврейское, украинское, грузинское, чешское, армянское.. Может, и русское тоже немножко можно, а не только харассмент и Сталин, Сталин и харассмент, ну хоть чуть-чуть, а? 

– Нельзя!

Что поделать. Притворяемся, что уже смирились, но продолжаем мечтать.